Пат Бут - Сестры
– Да, хочется провести там чуток времени. Отвяжусь от всяких зануд, буду смотреть футбол. – Он покрутил пальцами золотое колечко волос, и глаза его погрустнели: – Недавно услышал о твоей матери, поверь, мне жаль.
Голова Джули Беннет дернулась, как будто на шее у нее стянули удавку. На ее широком колене замер рыжий кот.
– Откуда ты узнал про мою мать? – Каждое ее слово звучало как обвинительный приговор. В устах Джули Беннет «узнать про мою мать» было равносильно тому, чтобы завести разговор о некрофилии и избиении младенцев.
Майк Кейн был совершенно ошарашен ее реакцией. Под его улыбчивой благодушной наружностью притаился острый, как бритва, ум Уилкинсона и волевые инстинкты уличного головореза. Он неопределенно махнул рукой.
– Ах, да мы все знали твою мать, правда же, Род?
Роджер Мур, лучший друг Майка Кейна, воодушевился, чувствуя, что они одержали вверх.
– Конечно. И отца тоже. Дик Беннет в какой-то мере был для нас первопроходцем. Знаешь, эти рабочие пареньки бывают непревзойденными актерами. – Сказанного было достаточно. Это значило: «Не пытайся подмять нас. Твоя мать, может, и была княжной, но старикан был плебеем».
Майк Кейн постарался нанести последний удар:
– Кстати – ты можешь даже не помнить этого, Джули, но я помню праздник в Челси, когда ты повздорила с матерью. Тебе, похоже, в то время не было и пятнадцати. Очаровательная женщина была твоя мать. Гранд-дама. Ее все безумно любили.
«Лью Грейды» были отмщены. Вот тебе за «жен», да и немножко за Оксфордшир.
Джули Беннет побледнела. Ее пальцы обвили шею кошки, напряженные, застывшие, с побелевшими костяшками.
– Минут через пять мы, пожалуй, начнем. – Девушка из рекламного агентства Джуди Дэвидсон почувствовала настоятельную необходимость заговорить.
Но Джули Беннет ее не услышала. Она провалилась в прошлое, в детство, которого никогда не могла забыть. Это были опасные мысли. Такие живые, такие мучительные, с такой силой терзающие ее. Годы и годы она старалась заглушить их и даже почти преуспела – если бы не вчерашний вечер, когда ее омерзительная сестра ворвалась в ее жизнь и просы́пала соль на раны. Дитя, которое жило, тогда как ее собственное погибло. Джейн, живая насмешка над ее пустой и жалкой утробой. Даже имя ее стало символом ужасной боли – отвратительного плодородия ее матери, бессердечного предательства отца, того смутного далекого дня, когда душа ее отделилась от тела, когда из нее извлекли ее мертвое дитя и, чтобы сохранить ей жизнь, отняли матку. Джули глубоко вздохнула.
– Ну как, все готовы? Я позову вас через пару минут, мисс Беннет. – Помощник режиссера говорила с профессиональной доброжелательностью. – Мисс Беннет, вы готовы?
– Что? Ах да, ну конечно. – Джули поднялась, встряхнувшись, кошка спрыгнула с ее колен. Взглянув быстро в зеркало, проверяя, все ли в порядке, Джули не увидела того, что бросилось в глаза другим. Не увидела почти прелестного лица с чудесными громадными глазами, гордого подбородка, копны сияющих волос, которые Видал Сассун тщетно пытался заполучить для своей рекламы. Она не видела пышной груди, которой можно было вскормить всю Америку, не видела ровной белой клавиатуры зубов, широкой, как рукава Миссисипи, бедер и подобных судоходным рекам ног. Не видела роскошной одежды – жакета леопардовой расцветки с широченными плечами, обтягивающих фигуру черных брюк, немыслимой величины браслетов, переливающихся золотых туфелек. Вместо всего этого она видела крошечную потерявшуюся девочку – до краев полную любви к сладкоголосому кумиру своего детства, до отказа набитую ненавистью к женщине, убившей его. Она видела ребенка, не по-детски затерянного в воображаемом мире, заваленного подарками, которые должны были заполнить ее одиночество.
Джули заметила блеснувшие в глазах слезы и немедленно услышала твердый, встряхнувший ее голос. Ледяной, как и ее мертвое сердце, его призыв эхом отдался в обширных пустых комнатах разрушенного дворца, где на задворках ютились ее чувства. «Жить, жить, жить», – взывал он. «Выигрывать, выигрывать, выигрывать».
Она отвернулась от зеркала – быстро, решительно, контролируя себя сильнее, чем обычно, и распространившаяся вокруг нее аура отражала произошедшие в ней изменения. Выразительные брови Майка Кейна взлетели вверх, приподнялись и надбровные дуги у Роджера Мура. Джули – не будучи кинозвездой – первой должна была предстать перед телекамерой. Майку и Роджеру оставалось дожидаться, но оба знали, что лучше не связываться. Не с Мерфи – тот был сущим котенком, – а с куда более серьезным представителем семейства кошачьих, которая величавой поступью только что покинула комнату.
Далекая волна аплодисментов вынесла Джули на сцену и настроила на решительные действия. Прошли те времена, когда ее это заводило, но и расслабляться она себе не позволяла. Для такого пугливого, уклончивого зверя, каким была непосредственность, это было равносильно смертельному поцелую. Но то, что смотрелось в свеженькой дебютантке, только что спрыгнувшей с кровати режиссера, совершенно не подходило для королевы крутых романов, которая предположительно все уже перевидала и перечувствовала. Но излишнее спокойствие было еще хуже. Телеинтервью грозило развалиться как плохо выдержанное суфле, под прессом монотонности прежде виденного, раздражающей новизны и ужасающей скуки. К счастью, Мерф был «штучным товаром», а не частью немыслимой китайской пытки водой, известной под названием «книжное турне», когда в один обычный день втискивали три радиовстречи, пару интервью для прессы и телезапись, которая становилась серединкой для сандвича, состоящего из перелетов в Чикаго из Кливленда.
Она чмокнула Мерфи – ах какие старинные друзья – и уставилась ему прямо в глаза. Камера двигалась так, что это означало гипнотизировать взглядом телеаудиторию – людей в четырех миллионах домов Америки, с которой она беседовала.
Мерф, сладкий, как швейцарский молочный шоколад, облокотился о знаменитый стеклянный столик и приготовился начать свое грандиозное интервью.
– Ну, Джули Беннет. Сколько там у тебя сейчас книг? Тридцать миллионов? Сорок миллионов?
– Ты хочешь сказать – в одной только Канаде? – Джули позволила своим глазам выразить улыбку, и ее голос – теплый, с английским произношением, насмешливый – разыграл самовлюбленность, которой – и это знала вся сидящая перед экраном Америка – у нее не было.
Мерф позволил своему веснушчатому и будто опаленному солнцем лицу распуститься в улыбку, обращенную к американскому обывателю.
– Нет, правда, Джули, продает ли сейчас кто-нибудь больше книг, чем ты?
