Елена Искра - В глубине стекла
Он снова помолчал и продолжил, но уже без прежнего запала:
— К тому времени, когда я школу заканчивал, отца в Москву перевели, в Генштаб. С военным училищем не вышло, решили, что лучше всего поступать в иняз. Я английский неплохо знал, учителя были хорошие, да и отец натаскивал, он им прекрасно владеет, так что способность к языкам у меня наследственная. Не успел институт закончить — в армию призвали. Год прослужил. А тут родители уехали, отца за границу послали работать, ну и мама с ним. Когда из армии вернулся, она прилетала, хотела меня куда-то пристроить, но я решил, что до их возвращения в школе поработаю, а там видно будет. Вот и живу сейчас один, квартиру стерегу.
Олег говорил уже безо всякого воодушевления. Момент искренности миновал, и стало даже неловко за излишнюю откровенность, обнажённость души, как неловко бывает утром смотреть в глаза случайной знакомой, оказавшейся вдруг в твоей постели.
— Я тебя совсем заговорил, — Олег осмотрелся по сторонам, — обещал проводить, а сам всё по парку кручу. Куда прикажете? — Он по-шутовски выгнулся в полупоклоне.
— Нет, Олег, не нужно меня провожать, я тут, рядом живу, сама прекрасно дойду, — Ольга решительно отобрала у него сумку с тетрадями, — а погуляли мы отлично. Я давно хотела по парку побродить. Каждый день через него на работу иду, а просто так пройтись, погулять, некогда. Ну, ладно, пока!
— До завтра! — Олег взмахнул на прощание рукою.
Ольга рванула в сторону своего дома, боясь, что Олег всё же пойдёт провожать, а сил на продолжение прогулки уже не оставалось.
Уверенно и быстро цокая каблучками по асфальту, Ольга с легкой улыбкой, скрытой в уголках рта, вспоминала только что закончившуюся встречу.
«Какой он всё-таки забавный, — думала она, — кажется, взрослый человек, учитель, армию отслужил, а всё как мальчишка. Расхвастался, какой он талантливый, да какая судьба у него необычная. Ничего необычного, ну отец — военный, ну пришлось немного помотаться, только и всего. В иняз он поступил, потому что английский хорошо знал! Как же! Знаем мы, как туда поступают. Викуля, вон, и с репетитором занималась, и сама, и английский лучше всех в классе знала, а в иняз, говорила, и соваться нечего. Там или деньги большие нужны, или связи, а лучше и то, и другое. Папа-то у него, генерал, не меньше, или, как там у моряков, адмирал, что ли? Живёт он один, квартиру сторожит, заходите, мол, в гости, хата пустая. Знаем мы это, проходили. Интересно, сколько девиц ему сторожить помогает?
Она продолжала лёгкой рысцой двигаться к дому, испытывая непонятное раздражение и по отношению к самому Олегу, и к тому, что он рассказывал. Ей стало казаться, что она просто выслушала заготовленную романтическую сказку, при помощи которой старались привлечь к себе внимание. Он даже увлечение себе выбрал необычное, не футбол-хоккей, а подводное плавание. Тоже мне, капитан Немо! «Я» да «я», нет, чтобы вокруг осмотреться, тут и другие люди есть. Она снова улыбнулась своим мыслям: «Всё-таки он забавный, совсем как ребята из моих девятых».
Дверь она открыла сама. В квартире было душно и темно. Ни звука не раздавалось из казавшихся безжизненными комнат. Все окна в комнатах и на кухне были тщательно завешаны плотной тяжёлой материей. Нет, не шторами, а, прибитыми прямо к деревянным рамам покрывалами, скатертями, одеялами и даже простынями.
— Господи, мама, ну что ты опять делаешь! — чуть не застонала Ольга, срывая с окна в своей комнате толстое шерстяное одеяло и распахивая створку. — Я же тебя просила в моей комнате ничего не трогать!
— Но, Олюшка, они опять за мной подглядывали! — раздалось у неё за спиною. Вышедшая из своей комнаты мать выглядела совсем неплохо для своих шестидесяти одного года. Высоко поднятая голова, прямая спина говорили об умении ценить себя, фигура сохранила стройность и даже некоторую изящность, тонкие руки чуть манерно были прижаты к груди. Волосы, правда, были седыми, но это лишь оттеняло тонкие черты лица и совсем её не портило. Но вот одежда была на ней какая-то несуразная. Вечернее платье с декольте и… гольфы, беленькие, со смешным бантиком у коленки. На ногах были старые Ольгины кроссовки, когда-то белые, а теперь серо-жёлтые, растоптанные, с распущенными шнурками.
— Ну кто, кто за тобой подглядывал? Как? Кому это нужно?
— Как же ты не понимаешь? Они сейчас за всеми следят, террористов ищут. А на нас наверняка Тайка с третьего этажа в ФСБ написала, она меня всегда ненавидела! И телефон наш прослушивается, я тебе точно говорю, когда я разговариваю, там всегда потрескивание такое, это магнитофон записывает и шумит, мне знающие люди объяснили. А техника у них знаешь какая?! Они из космоса могут за человеком в телескоп наблюдать! А паспорт мой! Помнишь, я его искала, найти не могла, а потом он раз — и нашёлся! Это они, сначала выкрали, пока я в магазин ходила, а потом подбросили. И обыскивают нас всё время, я всякий раз, когда из магазина возвращаюсь, чувствую, что в квартире кто-то посторонний побывал. А почему я к тёте Соне дозвониться не могла? А потом вдруг сразу дозвонилась? Они просто сначала проверяли тех, кому я звоню, а потом уже разрешали соединиться.
Мама смотрела на Ольгу чуть взволнованными, но совершенно разумными глазами, в глубине которых таилась лёгкая укоризна: «Ну как же ты не понимаешь? Это же очевидно». Ни дать ни взять — мать, втолковывающая ребёнку какие-то тривиальные истины.
— Ладно, мам, — Ольга тяжело вздохнула, — рабочий день уже кончился, они все домой пошли, к семьям. Сегодня больше наблюдать не будут, давай окна раскроем.
— Ты думаешь? — недоверчиво протянула мать. — Хотя, пожалуй, ты права, не могут же они круглые сутки следить, им ведь и отдыхать нужно. А ты зарплату не получила? — вдруг безо всякого перехода спросила она. — А то денег совсем нет, у меня от пенсии сто рублей осталось.
— У нас аванс завтра должен быть, завтра получу. Пожевать-то есть что-нибудь?
— Сейчас, пойду макароны разогрею.
Мать, как ни в чём не бывало, пошла на кухню, совершенно забыв про ФСБ и слежку, а Ольга устало опустилась в любимое кресло, привычно поджав под себя ноги.
У мамы, конечно же, была шизофрения, или что-то в этом духе, хотя психиатр её не обследовал и диагноза ей никто никогда не ставил. Чудила она не постоянно, а периодически, чаще всего ранней осенью и весною. Сейчас был как раз такой период. Во всём остальном она оставалась вполне разумной, да и бред её безумием не выглядел, в нём была своя логика, своя стройность, так что посторонний человек, выслушав материнский рассказ о происках спецслужб, обычно ей верил и проникался сочувствием. Правда, идея о преследовании ФСБ появилась всего года три-четыре назад, до этого мать много лет боролась против пытавшейся её извести соседки с третьего этажа, а до этого было ещё что-то. Знали о материнских заскоках только домашние, да двое самых близких друзей, на людях мать никогда ни о чём подобном не заговаривала, выглядела элегантной женщиной с небольшой чудинкой, придающей ещё большее обаяние. Выйдя на пенсию, она осела дома, и приступы стали затягиваться, особенно после смерти отца. Она перестала ограничиваться разговорами, несколько раз звонила в милицию, иногда запиралась изнутри и не соглашалась открывать даже Ольге. Во время обострений мать стало страшновато оставлять дома одну, но и сделать было ничего невозможно. Нанять сиделку было абсолютно нереально, даже на еде приходилось экономить, а больница… Когда-то, когда Ольга училась классе в десятом, она заговорила об этом с отцом. «Нет! — моментально отрубил тот. — Пока я жив, в сумасшедший дом она не попадёт. — Он посмотрел на дочь тяжело, с какой-то нехорошей злостью. — Знаешь, близкие существуют не только для того, чтобы счастье-удачу делить, звание мужа, да и дочери тоже, ещё и обязанности налагают. «И в богатстве и в бедности, и в радости и в печали, и в здоровье и в болезни», — процитировал он. — Пока я жив, в сумасшедший дом она не попадёт!»
