Элизабет Адлер - Истинные звезды
— Валмонт никогда бы не ушел! — закричал он ей вслед, когда она закрывала за собой дверь. — Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.
Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.
— Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, — выкрикнула она. — Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!
Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие — на несколько часов.
Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.
— Ваша идея, — объяснил он. — Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня. Напоминает тридцатые годы. — Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. — Прекрасно, — пробормотал он со счастливым видом, — просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.
Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что-то ей на ухо.
Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр-Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.
Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.
Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?
Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.
— Сними свою одежду, — скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.
Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?
Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.
— Поторопись, Даная! — воскликнул он. — Чего ты ждешь?
Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как-то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска — только деловые поездки.
Брахман лежал в кровати, заложив руки за голову и закрыв глаза. Даже в такой момент его брови были нахмурены, а рот и подбородок выражали недовольное нетерпение. Раздевшись, она нервно приблизилась к кровати.
— Господи, Даная, да ложись ты скорее! — закричал он на нее. Потом, улыбнувшись, с удовольствием оглядел ее. — Ты красивая, — пробормотал он, — очень красивая, Даная, хрупкая, как балерина, а кожа у тебя как перламутр. Иди ко мне, моя красавица.
Он протянул ей руку, и она скользнула в кровать рядом с ним, почувствовав тепло его тела, когда он притянул ее ближе. Брахман целовал ее, и Даная закрыла глаза, до сих пор с трудом веря, что все это происходит с ней. Проводя пальцами по его спине, она могла пересчитать его ребра. Боже мой, какой он худой. Но худоба не портила его: тело было стройным и крепким, как у голодной пантеры.
— Красавица, — шептал Брахман между поцелуями. — Теперь ты скажи мне, что я красивый, Даная…
Даная хихикнула. Сначала у нее вырвался просто смешок, но потом она не могла остановиться.
— Ты красивый, Брахман, — удалось выговорить ей.
— Ради Бога, — ошарашенно проговорил Брахман, — что смешного?
— О, хо-о… ха-а… — визжала Даная. — Ой, Брахман; ничего смешного, просто у меня дурацкое чувство юмора, ой, Господи, ха-ха-ха…
— Да замолчи ты, ради Бога! — рассердился Брахман. — Ты сейчас должна думать о любви, а не хохотать как сумасшедшая.
Он лег на нее и закрыл ей рот рукой, но от этого она захохотала еще громче. Разочарованный, он смотрел на нее, чувствуя неловкость.
— Что с тобой? — спросил он, недоумевая. — Что тебя так рассмешило, Даная?
— Просто… когда ты попросил меня сказать тебе, что ты красивый, — пыталась говорить она, — больше ничего, Брахман.
— А разве я некрасивый? — озадаченно спросил он. — Другие женщины говорили мне, что да. И никто никогда не смеялся над Брахманом.
— Я не над тобой смеюсь, — ответила она. — Просто ты сказал это таким тоном, что мне стало смешно.
— Ну тогда скажи мне, что я красивый, Даная. Мне приятно будет услышать это от тебя.
Он наклонился к ней ближе, когда она торжественно повторила эти слова за ним, потом, довольный, он сжал ее в объятиях.
— А-а-а-а! — вскрикнул он вдруг. — А-а-а-а!.. Боже…
Зажатая его телом, Даная напряженно ждала, спрашивая себя, являлись ли эти тарзаньи крики проявлением новой формы венгерской страсти.
— А-а-а-а!.. — продолжал кричать Брахман. — Помоги мне, Даная, помоги же!
— В чем дело? — вскрикнула она. — Что случилось?
— Спина! Опять сдвинулся позвонок, он защемил нерв! Господи, Даная, встань ты наконец. Сделай что-нибудь! Позови доктора.
С трудом выбравшись из-под него, она испуганно взглянула на него. Лицо Брахмана было бледнее, чем обычно. Его глаза блестели, на лбу выступил пот. Было очевидно, что ему больно.
— Доктора! — простонал он. — Вызови доктора!
