Фрида Митчелл - Побежденный победитель

Грейс сидела за столом в зале ресторана, попивая апельсиновый сок, когда минут через пять на пороге показался Алекс.

Она спокойно взглянула на него, подняла руку в знак приветствия и сама порадовалась своему ровному секретарскому голосу:

— Доброе утро, Алекс. Как спали?

— Хорошо, спасибо.

Выглядит он как всегда отлично. С него все как с гуся вода. Загорелое улыбающееся лицо, одет с иголочки, весь спокойствие и подтянутость. Она ненавидит его. Да, да, ненавидит.

— Замечательно, — выдавила она еще более яркую улыбку.

— А вы? — спросил он небрежно, когда к ним подошел официант.

— Лучше некуда, — бросила она. Официант принял заказ, и Грейс показала на папку, лежащую на столе.

— Я решила, что хорошо было бы подбить кое-какие цифры, и вот перед завтраком кое-что набросала. — Она не покривила душой. Разве три часа утра это не перед завтраком? — Вот. — Она протянула ему два отчета, а сама стала разливать кофе, радуясь возможности чем-то занять руки и незаметно следить за выражением лица Алекса.

— Великолепно, — лучезарно улыбнулся он. заглянув в колонки цифр.

Разумеется, великолепно, ты, неблагодарная бесчувственная свинья!

Эта мысль преследовала ее весь день, и, когда они вернулись в отель к обеду, она была совершенно вымотана.

Это, однако, не помешало ей отнестись к обеду со всей серьезностью, как к предстоящим военным маневрам, что было недалеко от истины, и, после того как она приняла душ и переоделась, она отправилась с Алексом в ресторан во всеоружии, сияя как цветок.

К тому моменту, когда Алекс отвел ее в номер, она уже десять изматывающих часов работала на автопилоте плюс не менее изматывающая пара часов за столом с Алексом в ресторане. Это гарантировало, что ночью она будет спать без задних ног.

Так и шло все оставшиеся дни. Грейс старалась быть идеальной рабочей машиной, а Алекс вел себя с обычной отчужденностью и сдержанностью. О вечере в риокане он не вспоминал, а Грейс предпочла бы сгореть заживо, нежели первой заговорить об этом.

В общем, жаловаться было не на что. Алекс, этот требовательный настойчивый деспот, не знающий удержу в работе, был в течение дня вполне терпим, но вечера… Вечера — дело другое. По вечерам он вел себя как замечательный сотрапезник и собеседник, и ей приходилось вести себя соответственно, чтобы поддерживать компанию, но потом, оставаясь наедине у себя комнате, она долго не могла освободиться от его сексуальных чар. Это было так ужасно…

Он вел себя в высшей степени корректно. Вообще-то он обращался с ней так, как обращался бы с любой женщиной от семи до семидесяти лет, которая в силу обстоятельств оказалась в его обществе. Он был очарователен, предупредителен, мил и привлекателен, и с каждым вечером она все больше попадала в его сети. И каждый раз терзалась угрызениями совести. Так что к утру последнего дня их пребывания в Японии Грейс фактически была поставлена на колени. Прощаясь с господином Сугимото, она без конца улыбалась, так что все мышцы лица у нее болели, и все говорила к месту. Видно было, что господину Сугимото она нравится, однако она была приятно поражена, когда этот крутой японский бизнесмен, помимо цветов, вручил ей небольшой подарок.

— Вы здесь всех очаровали, — заметил он на прощание.

Когда они ехали в аэропорт, она сообщила Алексу об этом.

— Откройте, — проговорил он, жестом показывая на пакет в обертке у нее на коленях.

— Ах какая прелесть! — воскликнула она, вынимая из коробочки серебряную фигурку Хачико, собачки из той истории. В коробочке лежала записка со словами: «Верность всегда заслуживает награды».

Грейс не сразу решила, радоваться ей или обижаться, что ее сравнивают с четвероногой сукой, но решила предпочесть первое, о чем и сказала Алексу:

— Ну не прелесть ли?

— Следует мне понимать это как намек и на меня? — сухо спросил он.

— С какой стати? — бросила Грейс. В такси было мало места, и его близость действовала на нее как обычно.

— Думаете? — Он сумрачно посмотрел на нее и немного странным голосом произнес: — А вы сами, Грейс, как относитесь к этому возвышенному чувству?

— К тому, что верность всегда заслуживает награды? — переспросила она. — В совершенном мире, конечно, да, но в нашем мире так едва ли бывает, правда ведь?

— Кто же спорит, — сказал он несколько резко, словно его это задело за живое. Заметив некоторое замешательство на ее лице, Алекс сделал над собой явное усилие и с иронией проговорил: — Простите, но когда-то я кое-кого обидел и знаю по собственному опыту, что не всегда есть время исправить содеянное. Вот и все.

— Понятно, — пробормотала Грейс, хотя ничего не могла понять, глядя на его лицо, и сердце у нее забилось. Глаза у него опять потемнели, и в них мелькнуло то же выражение, что видела она тем вечером, когда он рассказывал ей о молодой женщине, которую он погубил. — Все мы совершаем ошибки. — Как банально! — с досадой подумала она, но ничего лучше придумать не могла.

— Хватит об этом.

— Простите, Алекс, за дерзость, но вы сами начали, и будет лучше, если это скажу вам я. Обычно с вами говорить не так-то легко. — Это было мягко сказано. Говорить с ним порой просто опасно.

— Да что вы? — Алекс повернулся к ней, и она не без удовольствия увидела, что он задет. Он привык к тому, что женщины безоговорочно принимают каждое его слово, и к возражениям не готов. Женщины не критикуют великого Алекса Конквиста, они падают к его ногам в немом обожании.

Он невольно подтвердил это, бросив:

— Вы первая, от кого я это слышу.

— Возможно, я первая, кто это сказал, — заметила Грейс невинным тоном, который дался ей легко, поскольку она почувствовала, что умудрилась смутить его, а это немалое воздаяние за все страдания последних вечеров, когда она полностью подпадала под его обаяние и ничего не могла с собой поделать, искренне находя его самым привлекательным мужчиной на свете.

Он нахмурился, сжал губы и сверкнул своими золотистыми глазами. Вид у него от этого стал еще более ошеломляющим, и Грейс почувствовала, как у нее колотится сердце.

— Послушайте… — Он запнулся, а потом произнес мальчишеским тоном, отчего она совсем растаяла. — Вы правда думаете, что со мной трудно говорить? Уверен, что Барби так не думала. Мы с ней привыкли говорить практически обо всем.

При чем тут Барбара? Грейс передернула плечами, не в силах говорить. Где это слыхано, чтобы один человек соединял в себе крутого, сильного, не знающего жалости мачо и очаровательного мальчишку, перед которым трудно устоять? И, главное, какой же дурой надо было быть, чтобы согласиться работать с таким типом?

Он некоторое время рассматривал ее в упор, потом лицо его разгладилось, и он сказал: