Салли Боумен - Актриса
За техасцем и его женкой прикатил черный «Роллс-Ройс Фантом» — отвезти их за город; они остановились у друзей; стиснув на прощание руку Льюиса в своей огромной лапе, весельчак Джонсон пригласил нанести ему с утречка визит на борту личного самолета.
Вернувшись в гостиницу, Льюис, по обыкновению, написал письмо Элен, а потом… потом им овладела такая безысходность, что он чуть не бился головой об стену. На следующее утро Льюис, уже не сомневаясь в том, что патрону «Партекса» фильм не угодил и все теперь летит к черту, тащил себя в аэропорт Орли.
Личный самолет оказался «Боингом-707», ни больше ни меньше. Стены салона были обтянуты уникальной старинной тканью. К обивке были намертво привинчены две рамки, в них красовались холсты Ренуара и Гогена, которыми мог бы гордиться и луврский Jeu de Paumes[6].
Льюис с отвращением пробежал взглядом по салону и уселся на кушетку, сработанную в XVIII веке, к которой присобачили еще пристежные ремни, потом попросил томатного сока.
— Томатного сока? — белые кустистые брови техасца поползли вверх. — Что это вдруг? Билли, дорогая, брякни в колокольчик. Пусть нашему другу подадут что-нибудь стоящее.
— Спасибо, не беспокойтесь, — с безупречным до омерзения английским выговором поблагодарил Льюис. — Сейчас только девять утра, и, похоже, мне нечего праздновать. — Он вежливенько помолчал, но потом его прорвало: — Охота вам водить меня за нос и попусту отнимать у меня время? Вам неприятен наш фильм? Верно?
— Прямо-таки и неприятен? — техасец улыбнулся. — Откуда вы взяли? Вы ошибаетесь.
— Неприятен. Не понравился. Или вы его просто не поняли. В любом случае неясно, чего ради я здесь торчу, не отправиться ли мне восвояси…
Поставив стакан, он поднялся и пошел к выходу. Да ну их на фиг со всем их антиквариатом, Ренуарами и прочими штучками. У двери он резко обернулся:
— А фильм-то стоящий, — сказал он. — Может, даже шедевр. Это видно невооруженным глазом, мне по крайней мере. И я лягу костьми, но дам Тэду возможность снять новую ленту. Захотите вы нам помочь — не захотите, это дело десятое.
Воцарилось молчание. Техасец посмотрел на жену и почему-то расплылся в улыбке. Потом вдруг откинул голову и разразился мощным гоготом.
— Представляешь, я было принял тебя за скопца.
Ты представляешь? Нет, все же бостонские ребята не промах.
С этими словами великолепный экземпляр бронзового громилы в шесть футов пять дюймов протянул руку и направился к двери. Не менее великолепный, но чуть более компактный экземпляр лощеного бостонского питомца с опасливой брезгливостью смотрел на его лапищу.
С лица техасца куда-то делась пьяная ухмылка, он был совершенно серьезен. Голубые глаза пытливо вперились в светло-карие глаза гостя.
— Не горячись, парень. Сдается мне, что даже в твоем Бостоне не возбраняется скрепить сделку рукопожатием. — Он выдержал паузу. — Вчера вечером я дал добро на финансирование вашего фильма. Юристы не очень вас пощипали, и практически все деньги вы получите целенькими.
Льюис недоверчиво на него посмотрел, потом пожал протянутую лапищу и наконец улыбнулся:
— Знаете, я думаю, мне пора менять свои привычки. Сейчас бы я выпил что-нибудь покрепче томатного сока.
— Откупорь нам виски, Билли! — завопил Джонсон.
Договор со «Сферой» был подписан первого мая. Льюис с гордостью поглядывал на папку с полестней убористо напечатанных страниц. Из договора следовало, что они с Тэдом открывают собственную студию. Они назвали ее «Мираж» — изыски Тэда — и именовались теперь «содиректорами», что было засвидетельствовано их подписями: неказистой едва заметной закорючкой Тэда и старательно выведенной черными чернилами — Льюиса.
В тот знаменательный день он перво-наперво набрал телефон Элен, потом — отца. Ох и долго Льюис ждал этой минуты. Пункт за пунктом он излагал отцу итоги своей кинодеятельности: каждое слово было снайперски рассчитано. В обороте миллионов шесть. Видимо, можно надеяться на долгосрочное сотрудничество. Студия «Сфера», «Партекс Петрокемикалз». Дрю Джонсон.
Сначала отец раздраженно его перебивал, потом слушал молча, чуть погодя стал задавать вопросы — проверил: Льюис был во всеоружии, так и сыпал цифрами по трансатлантическому кабелю, и в конце концов он услышал в отцовском голосе то, о чем мечтал годами, — уважение.
Льюис улыбнулся.
— Да, кстати, я женился, — как бы между прочим добавил он и повесил трубку.
Льюис надеялся, что рождение их студии совпадет с рождением ребенка. Но не сбылось. Младенец не собирался пока появляться на свет. «Не волнуйтесь, не волнуйтесь, — успокаивал мистер Фоксворт. — Первородящие матери частенько перехаживают срок».
Льюис нервничал; только шестнадцатого мая, уже к ночи, у Элен начались схватки. Льюис домчал ее на такси на Сент-Джонс-Вуд. В клинику тотчас прибыл доктор, экипированный своим жемчужно-серым костюмом и любезной улыбкой.
Льюис метался по приемному покою. Он уже извел две пачки сигарет. В четыре утра — то есть уже семнадцатого мая — в дверях появился мистер Фоксворт, развязывающий тесемки зеленого хирургического халата. Льюис не сводил с него глаз, почему-то ощущая себя зрителем в кинотеатре. Действительно похоже на кино. Только интересней — и страшнее. Мгновение, когда он в ужасе ждал слов доктора, показалось ему вечностью. Сквозь клубы сигаретного дыма он разглядел на лице доктора снисходительную улыбку. Мистера Синклера можно поздравить. У него прелестная дочурка, просто красавица.
Льюиса проводили к Элен. От волнения его знобило. Доктор и сиделка деликатно удалились. Элен держала на руках аккуратный, обернутый белой вязаной шалью сверточек.
Элен подняла глаза, и Льюис подошел к постели. Заглянув под ажурный шалевый уголок, он увидел крохотное точеное личико. Глаза девочки были закрыты, она деловито насупила невидимые бровки, будто изо всех сил старалась спать. Когда Льюис к ней наклонился, девочка состроила сердитую гримаску, маленький рот требовательно приоткрылся, и она беспокойно завертела головой, потерлась щечкой о шаль. Что-то ей не нравилось. Она поднатужилась и высвободила кулачок. Очень пухлый, в ямочках, перетянутый у запястья, игрушечные пальчики сжимались и разжимались, и Льюис заметил, что у нее есть даже ногти, похожие на перламутровые ракушки. Они успели отрасти.
К глазам Льюиса подступили слезы. Едва дыша, он прикоснулся к шелковистой младенческой коже. Девочка снова стала крутиться с недовольным кряхтением; шаль соскользнула с ее головки. Она тут же открыла глаза, будто и впрямь не хотела расставаться с теплой шалью. У Льюиса упало сердце. На голове оказалась шапка густых, черных как смоль волос. А глаза были синие-синие, невероятно синие.
