Вера Колочкова - Рандеву для трех сестер
Хотя, чего уж греха таить, красавицей Маша совсем не была. Зато очень удачно ею притворялась, то есть имела все повадки красивой женщины. Прямо держала плечи, даже немного лишку назад их откидывая, тянула лебедем шею, кривила капризно губы при случае – в общем, гордо выставляла всю себя для полноты обозрения. Волосы имела сухие и реденькие, но всегда в идеальную, волосок к волоску, прическу уложенные. И лицо имела совсем невыразительное, похожее на свежий срез круглой картофелины, но очень тщательно, с чувством и с толком намакияженное. Правда, при этом выглядела она старше своего природного возраста лет на пяток, но тут уж, простите, из двух зол… А сегодня так вообще на все десять лет старше выглядела. Инга, разглядев этот нехороший из лишних десяти лет хвостик, устыдилась тут же своей холодности и к бедной женщине обидной предвзятости. Что она, виновата, что ль, в неуклюжести своей природной? Нисколько и не виновата…
– Ой, Машенька, а ты сегодня просто замечательно выглядишь… Как девочка-десятиклассница просто! – драгоценным подарком преподнесла она ей свое вранье и улыбнулась, собой довольная. Ложь за комплимент выдала. Как там Окуджава поет? Давайте говорить друг другу комплименты? Ведь это не что иное, как жизни нашей счастливые моменты, или как он там поет?
– Да. Я знаю, – гордо произнесла Маша, откинув еще больше плечи назад. – Я всегда хорошо выгляжу. И молодо. А вот ты, Инга, выглядишь, как тетка предпенсионного возраста. Ни косметики на тебе, ни наряда приличного. И худоба эта тебя нисколько не красит, и бледность…
Вот так вот вам. Получите в ответ с улыбкой. Обмануть хотели прекраснодушием своим ложным? Думали поддержать бедную женщину? Вот и получите теперь. И вообще, сколько можно наступать на одни и те же грабли? Сколько уж раз так было? Начинаешь откровенно врать человеку из жалости, и тут же в тебя ответный камень неблагодарности летит. И так тебе и надо. Не можешь сказать правду – промолчи лучше. Не льсти попусту. А насчет предпенсионного возраста Машенька загнула, конечно. Могла бы для приличия всего лишь десяток лет приплюсовать. Для полного и равноценного баланса. Потому что как раз этот десяток лет все у нее при определении возраста и отнимают – при ее худобе да маленьком росточке… Или тоже врут, как она сейчас?
Инга хмыкнула, отдавшись на секунду этим пролетевшим в голове ветром мыслям, потом вздрогнула, быстро посмотрела на часы:
– Все, Машенька, мне бежать надо. Меня неделю не будет, так что ты держись тут. Наташке привет передавай. Ага?
– А куда ты? – дернулась к ней вместе со своим любопытством Маша.
– На кудыкину гору. Воровать помидоры. Пока, Машенька.
Инга отскочила от нее проворной змейкой и выскользнула за дверь, застучала дробно каблуками вниз по лестнице, словно боялась, что Машеньке непременно придет в голову броситься за нею вслед. Вдруг ей захочется уточнить местонахождение «кудыкиной горы» и детали процедуры воровства на ней помидоров? А что? С нее станется…
На двенадцатичасовой поезд Инга успела. Правда, плацкартного билета ей уже не досталось, пришлось разориться на дорогой, комфортабельный. Родион завел ее в купе, присел рядом. Переглянулись молча, улыбнулись друг другу глазами.
– Ну все, Родька, иди… Спасибо тебе. И за сиделку, и что проводил… Аньку не забудешь встретить?
– Да не забуду, не волнуйся. И Ирку тоже проконтролирую, как она там с мамашей твоей управляется. И ты тоже времени зря не теряй – выспись получше. Вон круги какие под глазами… Заваливайся на полку и спи. Она у тебя верхняя, кстати…
В дверях купе возникла запыхавшаяся молодка, вся увешанная котомками, протиснулась в узкую дверь, плюхнулась на соседнюю полку. Вслед за ней заглянула еще одна женщина, возраста совершенно почтенного, потом еще одна…
– Ну все, Родь, иди. Видишь, людям устраиваться надо, – снова погнала его на выход Инга.
– Ага. Пошел. Ну, пока. Я встречу тебя через неделю.
– Пока…
Разобравшись с новым знакомством, с вещами, с постельным бельем и прочей дорожной тесной суетой, Инга вскарабкалась ловко на свою верхнюю полку, улеглась, прикрыла глаза. Ощущать себя в полной бездеятельности было непривычно и странно. Тело тоже не верило неожиданной праздности, ни в какую не желало расслабляться и отдаваться ленивой дремоте. И мысли в голове все крутились тревожные, одна противнее другой…
Во-первых, совсем не хотелось встречаться с Надей. Как говорится, чуяла кошка, чье мясо съела. Не будешь же объяснять ей, что она того мяса и не хотела вовсе, просто получилось так… бесстыдно-бессовестно. Она потом часто себя спрашивала – почему? Что с ней случилось тогда такое непонятное, почему вдруг пожалела Вадима, почему не погнала от себя категорически? И вывод со временем сделала совершенно абсурдный – они оба нужны были друг другу в тот момент. Она и Вадим. Именно в тот момент, в тот маленький отрезок времени, когда все сходится в одну точку-вспышку, чтоб душу ожечь грехом, чтоб взросло потом на этом месте новое, на которое можно ногой опереться и начать жить дальше. У него было много любви, у нее – много отчаяния. Все смешалось вместе, произошла реакция, вспыхнуло, сгорело…
Конечно, очень все это мерзко со стороны выглядит, но только после той греховной ночи она будто в себя пришла. Закрыла за Надиным мужем дверь, встряхнула головой… и жить начала. Новой трудной жизнью. Приняла ее в себя полностью и пошагала, как марафонец. А что делать? Надо жить, надо Аньку растить, надо справляться с трудностями по мере их поступления. И спасибо Вадиму, конечно. Странному большому Вадиму, чужому мужу. И не просто чужому, а мужу родной сестры, что само по себе еще преступнее. Жаль, Надя никогда ее не поймет. И не простит. И права наверняка будет. Хотя доведись такое ей самой испытать – и поняла бы, и простила…
Во-вторых, она боялась встречи с отцом. Боялась его обычного насмешливого голоса, его ироничного взгляда, его силы, его странной и гордой любви. Любви, будто от них стеной отгороженной. Любви по одному только признаку – мое все возьмите, а я без вашего обойдусь. Она всегда любила его безумно и боялась тоже безумно. Как сестра Вера. Как сестра Надя. Они все его любили и боялись…
И в-третьих – она боялась воспоминаний. Хотя, наверное, и звучит для ее тридцати лет слишком уж пафосно – воспоминания. Но что делать – эти самые воспоминания накидывались на нее сразу, как только она сходила с поезда, приезжая в родной городок. И мучили, и грызли сердце до крови, и сжимали обидой душу. Самые несчастные в мире женщины – однолюбки. Никакой у них, у бедных, альтернативы нет, и счастья особо тоже нет. Несут всю жизнь в себе любовь одну-разъединственную, и маются с ней, и лелеют в душе один и тот же образ, очень часто любви этой и недостойный. Как правило, недостойный. По закону человеческой подлости. Но лучше об этом сейчас не думать. Чего себя мучить заранее? Лучше спать, спать, спать… Прав Родька, нельзя терять время зря. Раз выпала такая редкая возможность – надо от души выспаться. Когда еще придется…
