Элис Хоффман - Практическая магия

Салли опускается на ступеньку. Ее несколько под­косили все эти сведения о жизни сестры, а бетонное крыльцо холодит, и ей становится полегче. Джиллиан всегда была свойственна эта способность втягивать ее в свои дела, как ни сопротивляйся. Джиллиан тоже са­дится рядом, колено к колену. Кожа у нее прохладнее даже, чем бетон.

— Я и то не могла вообразить, что с него станется учу­дить такое, — говорит Джиллиан. — Пришлось поднять­ся среди ночи и выпустить ее из холодильника, иначе так и замерзло бы животное. На ней уже шерсть заиндевела.

— Для чего было сюда-то приезжать? — говорит Сал­ли горестно. — Именно теперь? Ты же все тут пору­шишь. Все, на что я положила столько сил.

Джиллиан окидывает глазами дом — без восторга. Меньше всего ей хотелось бы находиться сейчас на Восточном побережье. Эта влажность, эта буйная рас­тительность... Все на свете отдала бы, кажется, чтобы избежать встречи с прошлым! Чего доброго, тетки бу­дут сниться сегодня ночью. Вновь привидится старый дом на улице Магнолий, с деревянными панелями, с кошками, и ее обуяет беспокойство, а с ним — лихора­дочное нетерпение убраться отсюда ко всем чертям, какое, главным образом, и погнало ее когда-то на юго-запад. Уйдя от автомеханика, к которому ушла от мужа, она направилась прямым ходом садиться на автобус. Ей необходимы были солнце, жара, чтобы вытравить затхлый запах детства — в сумерках, когда сгущаются зеленоватые длинные тени, в еще более непроглядной полуночной тьме. Необходимо было оказаться вдали от этого, как можно дальше.

Будь у Джиллиан деньги, она сбежала бы без оглядки с этой стоянки для отдыха в штате Нью-Джерси, добра­лась до аэропорта в Ныоарке и улетела куда-нибудь, где жарко. В Новый Орлеан, может быть, или в Лос-Андже­лес. К сожалению, перед самым их отъездом из Тусона Джимми объявил ей, что у них нет ни гроша. Он проса­дил все, что она заработала за последние пять лет, — и не­мудрено, когда человек транжирит деньги на наркотики, на выпивку, на украшения, какие бы ни приглянулись, включая серебряный перстень, который он носил не снимая и за который выложил почти целиком недель­ный заработок Джиллиан. Единственное, что осталось после всех его трат, — это машина, да и та записанная на его имя. Так куда же еще ей было податься в эту ночь, черную как чернила? Кто еще принял бы ее к себе, не за­давая вопросов — по крайней мере таких, на которые не придумать ответа, — покуда она опять не станет на ноги?

Джиллиан со вздохом признает себя побежденной в борьбе с никотином, во всяком случае на время. Выни­мает из кармана рубашки «Лаки страйкс», конфиско­ванные у Джимми, закуривает и глубоко затягивается. С завтрашнего дня начнет бросать.

— Мы решили начать новую жизнь, с тем и ехали на Манхэттен. Я собиралась позвонить тебе, как только устро­имся. Хотела тебя первую позвать к нам на новоселье.

— А как же, — говорит Салли, но не верит ни едино­му слову.

Когда Джиллиан порвала со своим прошлым, то за­одно оторвалась и от Салли. Последний раз, когда у них намечалась встреча, это совпало с появлением Джимми и переездом Джиллиан в Тусон. Салли уже и билеты купила себе и девочкам на самолет в Остин, где Джиллиан проходила стажировку на швейцара в отеле «Хилтон». Предполагалось — в кои-то веки раз — от­праздновать вместе День благодарения, но за два дня до их отлета Джиллиан позвонила Салли сказать, что встреча отменяется. Что помешало встрече, Джиллиан объяснить не потрудилась — было ли это связано с «Хилтоном», или с городом Остин, или просто с неодо­лимой тягой к перемене мест. Салли привыкла, что когда имеешь дело с Джиллиан — жди разочарования. Она встревожилась бы, если б все прошло гладко.

— Нет, собиралась, — говорит Джиллиан. — Хочешь верь, хочешь нет. Только нам надо было уматывать из Тусона в срочном порядке, потому что Джимми сбывал ребятам из университета травку, дурман, — выдавал за мексиканский кактус или ЛСД, — и в связи с этим нача­лись неприятности, кто-то умер, о чем я представления не имела, пока он не сказал: «Складывай вещи, живо!» Я и теперь не явилась бы к тебе под дверь без звонка. Мне просто разум отшибло, когда он отключился там, на стоянке. Я не соображала, куда мне деваться.

— Могла отвезти его в больницу. А о полиции ты не подумала? Можно было позвонить в полицию.

Салли видит в темноте, что азалии, посаженные ею недавно, уже вянут, у них побурели листья. Стоит лишь зазеваться, думает она, — и готово, что-то пошло не гак. Зажмурься на три секунды, и к тебе уже подкра­лось несчастье.

— Ага, правильно. Как будто мне можно сунуться в полицию. - Джиллиан короткими толчками выдыхает дым. — Дали бы срок от десяти до двадцати. А возмож­но, и пожизненный, учитывая, что это случилось в Нью-Джерси. — Джиллиан широко открытыми глазами смотрит на звезды. — Мне скопить бы деньжонок да двинуть в Калифорнию... Раскачаются притянуть, а меня уже поминай как звали.

Есть опасность, что Салли лишится не только аза­лии. Что ухнут одиннадцать лет труда и самопожертво­вания. Кольца вокруг луны разгорелись так ярко, что того и гляди проснутся все соседи. Салли хватает се­стру за плечо, вонзая ногти ей в кожу. У нее в доме спят двое детей, чья судьба зависит от нее. У нее яблочный торт в морозилке, с которым ей идти на праздник Че­твертого июля.

— То есть как это — притянуть? За что?

Джиллиан морщится от боли, стараясь вывернуться, но Салли ее не отпускает. В конце концов, Джиллиан, по­жав плечами, опускает глаза, что, с точки зрения Салли, не самый обнадеживающий способ ответить на вопрос.

— Не хочешь ли ты сказать, что это ты виновата в его смерти?

— Считай, что был несчастный случай, — упирается Джиллиан. — В известном смысле, — уступает она, когда ногти сестры впиваются еще глубже. — Ну хоро­шо, — сдается Джиллиан, когда плечо расцарапано до крови. — Это я его убила. — Джиллиан обмякает, слов­но из нее вдруг выпустили весь воздух. — Теперь ты зна­ешь. Довольна? Как обычно, я во всем виновата.

Может быть, причиной тому лишь влажность, но кольца вокруг луны приобретают зеленоватый оттенок. Иные женщины верят, что зеленый свет на востоке име­ет силу обращать вспять процесс старения, — и точно: у Салли такое чувство, будто ей лет четырнадцать. К ней в голову лезут мысли, неподобающие взрослой женщине, особенно когда она жизнь положила на то, чтобы слу­жить образцом добропорядочности. Она замечает, что у Джиллиан все руки сверху донизу в синяках; в темноте их нетрудно принять за лиловых бабочек — за нечто та­кое, что наносят себе на кожу для красоты.

— Никогда больше не посмотрю в сторону мужчи­ны, — говорит Джиллиан и, поймав на себе взгляд Сал­ли, продолжает все же настаивать, что с любовью у нее покончено. — Я получила хороший урок, — говорит она. — И как назло, теперь, когда слишком поздно. Пу­скай мне достанется хотя бы этот вечер — завтра буду звонить в полицию. — Ее голос вновь звучит напряжен­но, хотя еще тише прежнего. — Что бы мне накрыть Джимми одеялом и бросить в машине... Не готова я за­явить на себя! Думаю, не смогу.