Бывшие. Я тебя отпускаю (СИ) - Черничная Даша
Сказали, что основной удар пришелся в пассажирское место. Туда, где сидел я. Водитель отделался малой кровью.
Теперь у меня не переставая гудит башка, перемотанная бинтом, ногу я вообще не чувствую, хотя меня уверили, что она есть. Лицу больно, я чувствую, как тянет шов на виске. Спроси, что у меня не болит, — и я не найдусь с ответом.
А она продолжает завывать. Тихонечко так, чисто по-женски скулит в раскрытые ладони.
— Ладно, Разина, не реви, — набираю в легкие воздуха, но кислород не доходит до места назначения, боль растекается по грудине, и я стону.
— Сволочь ты, Фадеев. Я-то думала, у тебя амнезия, — вытирает мокрое лицо и смотрит с тревогой.
Я моргаю несколько раз и рассматриваю Ингу. М-да, выглядит она не очень. Измученная, под глазами черные мешки, щеки впали. Глаза красные, будто она плакала несколько часов.
— Какого лешего тебя сюда принесло?
Я злюсь на нее. И за то, что она устроила это представление с
Ромой, и за то, что видит сейчас мою уязвимость.
— Надо было остаться в стороне? — спрашивает устало.
— Надо было, — киваю.
Инга опускает глаза в пол, замирает.
— Прости меня, — говорит тихо, но уверенно.
— За что? — удивляюсь я. — Твоей вины в этой аварии нет. Кто-то не учел погодные условия и набрал слишком высокую скорость, не смог безопасно завершить маневр и спровоцировал аварию.
— Если бы не я, вы бы никуда не поехали в непогоду.
— Это да, — все-таки вздыхаю и тут же кривлюсь от боли.
— Надо было отказаться от поездки с Веремеенко, — она будто разговаривает сама с собой. — Надо было остаться дома. Надо было никогда не возвращаться в этот город.
— Разина, прекрати. Еще надень на себя рясу и уйди в монастырь грехи замаливать. Случилось то, что случилось, — сглатываю. — Как Аделия?
— Она беременна. Ты знал? — отрицательно качаю головой. Не знал, но я не удивлен. — С ребенком вроде как все хорошо, но Роман забирает ее в город, в частную клинику.
— Это хорошо.
— А тебе пока запретили смену больницы.
— Да и похрен. Мне и тут неплохо, — отвечаю безразлично. — Сестре надо бы позвонить, попросить присмотреть за дочерью.
— Я все сделала. Валя плакала. Я не знаю, сказала ли она Жене… — снова закрывает лицо руками. — Господи, Женька…
— Перестанешь ты причитать или нет? Лучше воды дай.
Пить хочется пиздец как. Всю глотку дерет.
Пока Разина шаманит с водой, наблюдаю за ней.
— Инга. Почему ты во вчерашней одежде?
Она бросает на меня короткий взгляд.
— А в чем я должна быть? Мы приехали через несколько минут после аварии.
— Почему не уехала домой?
Что-то давит в груди. Какая-то струна натягивается, готовая вот-вот оборваться.
— Я не могла оставить тебя одного, — пожимает плечами и грустно усмехается. — Я ведь жена твоя. Прости, что сказала это врачу. Иначе к тебе не пустили бы. У них тут вообще бардак. Получается, любая может прийти и представиться твоей женой. Они даже не проверяют. У тебя же нет штампа о браке? В общем, прости за обман.
Молчу. Надо бы сказать что-то… но я упорно молчу.
— Не стыдно тебе? — спрашиваю ее без тени веселья. — Врать не стыдно?
Спрашиваю я о тех объятиях с Ромой? О ее мужиках? О том, что она хотела повесить чужого ребенка на меня? Сам не знаю.
— Стыдно, Никита, — отвечает серьезно. — А тебе, Никит, хорошо спится? Часто вспоминаешь, как отправлял меня на аборт?
Дрожащий голос Инги наливается силой и из слабого, раздавленного превращается в твердый, как камень.
— Практически никогда, — отвечаю ей. — То был не мой ребенок, Инга. Он не имел ко мне никакого отношения.
Я вру ей.
Я часто прокручивал в голове наш разговор. Был ли ребенок моим? На тот момент, когда она пришла ко мне, мы не спали уже больше двух месяцев. О детях узнают раньше, разве нет? Так что этот ребенок был зачат явно после меня. И без помощи меня.
Мои слова часто эхом звенят в ушах. Имел ли я право называть ее ребенка ошибкой? Нет, конечно нет. Я был молод, зол и импульсивен. Все это не очень хороший набор чувств, который привел меня в отправную точку ненависти к Разиной.
Мне хочется сказать Инге, как мне жаль. Хочется сказать ей, как я рад, что она все-таки смогла забеременеть после всего этого и родила прекрасного пацана.
Смотрим с ней глаза в глаза. Она сканирует меня взглядом, а после кивает и отворачивается. Наливает в стакан воды из графина. Подходит ко мне и замирает со стаканом в руке.
Разина поджимает губы, в глазах разгорается злоба. Я вижу, как она хочет выплеснуть эту воду на меня. И, черт возьми, я хочу, чтобы она так сделала. Но Инга видит мою беспомощность. Я не могу даже головой пошевелить. Она понимает: ей придется поить меня из стаканчика, как ребенка, и присаживается рядом со мной на корточки, готовясь сделать это.
— А вот жалеть меня не надо, Разина, — выплевываю со злостью. — Поставь стакан и уходи.
Секунда на раздумья.
Инга встает, с грохотом ставит стакан на стол, разворачивается и уходит. Возле двери замирает, ее спина напряжена.
— Я вернусь вечером, — произносит холодно. И далее, издеваясь надо мной: — Не скучай.
— Сука, — шиплю в закрытую дверь и перевожу взгляд на стакан, сглатываю.
Ощущения такие, будто подохну сейчас без воды, а сил поднять руку нет.
Распахивается дверь, и входит медсестра лет сорока:
— Ну что, касатик, водички хочется?
— Сил нет как.
Она помогает мне попить, а потом дает лекарства, от которых голова практически отъезжает.
— Она попросила вас прийти, да? — я так и не понял, задал ли я вслух этот вопрос, потому что чернота накрыла меня и ответа я так и не услышал.
Глава 25
Инга
— Прекрати ездить ко мне, — злится.
Я тоже злюсь. И на него, и на себя. Но чувство вины не дает мне забить на эту ситуацию и жить дальше, будто ничего не случилось.
— Я привезла тебе свежую одежду. Мог бы просто поблагодарить.
Синяки Никиты растеклись желто-фиолетовыми пятнами по всему телу. На ребрах синяк выглядит особо жутко. Еще несколько на предплечьях, про лицо я вообще молчу.
Видя мой интерес к своему телу, Фадеев надевает футболку и тянет одеяло вверх.
— И облизываться на меня прекрати, — скалится.
— Шутишь? — выгибаю бровь. — В гроб краше кладут.
— Шла бы ты отсюда, Разина. Не надо нам тут про гроб, — косится на своего соседа, мужика лет пятидесяти, который выглядит еще хуже, чем Никита.
Я так поняла, сосед тоже попал в ДТП в ту ночь, но отделался куда большими увечьями.
— Одежду тебе оставлю свежую и уйду. — Неблагодарная ты сволочь, хочется добавить мне, но я сцепляю зубы и молчу.
— Вот и иди, — Никита кивает на дверь. — Хотя нет. Подожди. Как там Женька?
Уже неделю я приезжаю к нему в больницу как к себе на работу — сутки через сутки. Почему? Больше некому. Но это не основная причина. По большей степени я это делаю, потому что вина давит на меня слишком сильно.
Я катаюсь сюда на электричках, благо ехать недалеко, каких-то полчаса. Встаю рано утром и приезжаю на первой электричке, а потом обратно в город, на работу. Степан пока держится на расстоянии.
Да и я, честно говоря, от всех этих качелей вымоталась.
— Жека с Валей в деревне. Вашу тетку выписали, и теперь Валя зашивается, потому что за ней нужен уход.
— Не вовремя, блять, все это, — Никита отводит голову в сторону.
— Когда тебя выписывают? — спрашиваю я.
— Через три дня.
— Я заберу Женю, и мы приедем за тобой.
— Нет, — тут же протестует. — Я попрошу друга, он доставит меня домой.
— Тогда я навещу твою тетку в деревне и привезу девочку.
— Я попрошу Валентину. — Упертый придурок.
— Она не оставит вашу тетку. Прекрати, Фадеев. Я могу и хочу помочь. Съезжу за Женькой, она побудет с нами. Потом приедешь ты, и мне уже не придется кататься сюда.
