Сказка для Анжелики - Елена Казанцева
— Паша, Роберт мне сказал, что у него есть какой-то компромат на моего отца, за что того могут на долгие годы упрятать в тюрьму, мне надо раскопать всю эту историю. И потом я не все тебе рассказывала.
Паша смотрит на меня непонимающе.
— Моих фото до года нет, словно до года меня не было в этой семье. Моя мать не является моей биологической матерью. И лицо она мне перекраивала, чтобы этого не было видно. Меня прятали, когда я стала подростком, и вытащили в свет после пластической операции.
— Ну, Анжел, многие родители, удочерившие детей, не говорят об этом окружающим.
— Еще одна странность. Роберт орал, что после свадьбы со мной получит мои деньги, иначе отцу капец. Но при этом он мне до этого говорил, что весь бизнес отца уйдет сыну его любовницы. Тогда про какие деньги идет разговор.
— Да, Анжел, что-то у меня уже голова пухнет от всего. Прости, но вроде твоя няня говорила, что ты тоже родилась у любовницы твоего отца.
— Говорила, но что может знать обычная малограмотная тетка, только сплетни, что плела прислуга за спинами моих родителей. А вдруг все не так? Тогда как?
— И что дальше мы будем делать? Может, к ментам моим съездим, полазим по базам, там что-нибудь накопаем?
— У тебя и менты знакомые есть?
— А то, — и Пашка смеется. — Тебя вон тоже парни из СОБРа помогли вытащить, только никто с Хасановым связываться не хотел. Поэтому мы все молча сделали, и номера на машинах были фальшивые, чтобы не проследили. И свет им перерезали, чтобы записи, как в дом вошли, не было.
— Ох, сколько же вокруг меня людей крутиться?
— Анжел, я все сделаю для тебя, только оставайся со мной…
А куда я денусь? У меня никого кроме Пашки нет ближе, еще Юлька. Но подругу подставлять не хочу, не хочу впутывать в темную историю, там и без меня проблем хватает. У Юльки тоже с родителями отношения не ахти. Если бы конкур среди худших матерей страны проводили, даже не знаю, кому бы отдала приз. Юлькина мать ничуть не лучше моей. И тоже любительница посещать клиники моей матери.
Так что выбор у меня небольшой. Действительно родных людей мало.
Вечером мы сидим с Пашкой в маленькой квартирке, на своей маленькой кухне и жуем то, что заказали в кафе. Готовить я не умею.
— Паш, а я плохой женой буду, кушать готовить не умею, — тяжело вздыхаю я.
— Интернет тебе в помощь, Анжел, ну чего ты заладила, да мне пох на все, лишь бы ты рядом была. Многие девчонки ничего не умеют. Стирает сейчас стиральная машина, посуду моет — посудомоечная машина, куплю тебе скороварку, туда продукты скидываешь, и она варит. Какие проблемы. Главное, чтобы ты не захотела обратно в свою «золотую клетку».
— Не, Паш, исключено, нажилась.
Вечер проходит тихо, мы лежим на диване в обнимку и смотрим фильм на ноутбуке. Потом занимаемся сексом, долго, очень долго, и глубоко за полночь засыпаем. Я хочу так каждый день! Всю оставшуюся жизнь!
На следующий день Пашка делает омлет, мы завтракаем и едем в полицию. Там у Паши работает хороший знакомый.
При в ходе в отделение с Пашей все здороваются, как со знакомым.
— Паш, тебе все знают?
— Да я еще год назад начал машины продавать, бу конечно, ну подшаманю и продам. Так одному продал из отделения, потом второму хорошую машину по сходной цене подогнал, за ним третий подтянулся. Естественно если ремонт нужен, то опять ко мне идут, — смеется Паша. — Считай на иглу подсадил.
И вот мы у следока в кабинете, тот берет мой паспорт и вводит данные паспорта в комп. Что-то ищет по базам. А потом выдает информацию, от которой у меня волосы на затылке шевелятся.
— Ну-с, Анжела, ничего особенного в базе нет. А данные об усыновлении закрыты. Но вот в шестнадцать лет вам поменяли имя.
— Как поменяли имя?
— Вернее отчество и часть фамилии. Вы были Анжелика Владленовна Снигирева-Корсунская. А вы разве этого не знали, вам же паспорт в четырнадцать лет выдали?
— Н-н-не-е-е, я паспорт в руках никогда не держала, за меня все адвокаты отца делали, — блею я.
А он распечатывает мне документ, по которому выходит, что и отчество было у меня другое. Что за фигня? Выходит и отец у меня был другой?
— Слушай, Слав, — обращается к нему Пашка, а ты можешь через свои базы ее свидетельство о рождении посмотреть?
— Не, Паш, не могу, но я тебе дам телефончик одной дамы, та сидит в загсе. Если ты ей красненькую бумажку дашь, то она тебе все что угодно из своей базы вытащит. А я ей звякну, предупрежу.
Я выхожу из отделения на полусогнутых ногам, руки мои трясутся, перед глазами пелена.
— Анжел, ты не переживая так, — успокаивает меня Пашка.
— Паш, у меня вся жизнь под откос пошла, тридцать лет, ты представь! Тридцать лет я жила не с теми людьми, тридцать лет меня держали в «золотой клетке», за что?
— Подожди, а может твои родители поменяли свои имена?
— Нет, когда меняют имена, то обрывают связи, а моя мать дружит со своими однокурсниками, у нее много знакомых с молодости. Нет! Тут я никак не вписываюсь в эту семью! Вот только зачем им нужна была эта семья?
Другая бы девушка рыдала бы, билась в истерике, а у меня ком в груди, а плакать не могу.
— Поехали, говорит мне Пашка.
Мы едем за город. Здесь тихо, кругом лес, дорога хорошо расчищена, да и Пашкин пикап несется по снежным ухабам, не замечая неровностей. И вот мы въезжаем в ворота. И я столбенею. Здесь кладбище машин, огромная свалка старья. Из будки нам кивает головой сторож, но даже не выходит. Паша сам к нему идет, они немного разговаривают, и в руки сторожа из Пашкиного кармана перекочёвывает цветная бумажка. Расплатился.
Паша возвращается к машине, достает из кузова биту и подает мне.
— На! Иди и отведи душу!
Я с удивлением смотрю на него.
— Ну, чего стоишь, время пошло, иди, погроми, излей злость.
Я неуверенно подхожу к кучке старого хлама, сложенного пирамидкой, и неуверенно бью по ней. Раздается звон стекла. Потом смотрю на грузовик с одной единственной треснутой фарой, и со всей дури бью по ней. Где-то глубоко в душе чувствую удовлетворение. А потом меня накрывает, я ору что есть мочи, бью по железякам, пинаю старые шины и снова бью
