В глубине тебя (СИ) - Ренцен Фло
Рози и дальше преспокойно «набирается» мороженым.
— И лапал, и лапал... Нормально, короче, полапал... Я ж уже в тринадцать лет была почти как щас... — она хмыкает, — только не крашеная. — Ну, а как покрасилась... и школу кончила... ниче так кончила, умненькая ж — поняла, что надо что-то делать. Сбежала в общежитие, выучилась на секретаршу. Конфет, да это ж даже не самое страшное было, — толкает меня она — видно, я сильно так закисла. — Как ни крути, жить одной в Констанце было в сто раз хуже.
И бьет меня по спине, когда я все-таки закашливаюсь:
— Вот говорила тебе — нельзя тебе мороженое!
Да, думаю, бывает хуже.
***
Не прошло мне даром мое путешествие — наверно, простудилась под дождем. Или на Котти один уже воздух микробный. Или же Рози оказалась права насчет мороженого.
В общем, миновав недолгий инкубационный период, а за ним — характерную для меня фазу отрицания, обнаруживаю, что нормально так заболеваю. Халатно нарушаю обязанность предупредить об этом в стройведомстве — черта с два, ведь тогда снова придется переносить все к чертовой матери.
Сижу у чиновницы Дорен, и мы с ней вместе рассматриваем на ее мониторе планирование ремонта «Котти». Из-под монитора на меня смотрит улыбчивый портрет красивой девочки с «маллетом», такой же зеленой челкой, как у Дорен, и множеством сережек-пирсингов.
Я знаю эту девочку и узнаю ее. Чертами лица девочка не похожа на Дорен, но ведь и не должна быть похожа.
Задерживаю свой взгляд на девочке и даже прикидываю в уме, как бы завести о ней разговор с Дорен, но у меня в который раз уже отчаянно свербит с носу и до ломоты в башке тянет чихать. Сдаюсь и чихаю прямо к себе в маску, да так безудержно, что меня бросает в дрожь.
— Что это с вами — болеете? — подозрительно косится на меня Дорен, осуждающе побрякивая колечками в бровях. Тех, что у нее в носу, не видно под маской.
— Аллергия... пчхи... на цветение... пчхи... — истово сжимаю нос платком и часто-часто моргаю слезящимися глазами.
Дорен, зыркнув на ливень за окошком, недоверчиво покачивает головой, а я поспешно прибавляю: — Тест «негатив» ... — и спешу сменить тему:
— Так что там слышно про махинации? Вы обещали.
— Не обещала, — сухо-пресно говорит Дорен. — Но расскажу — теперь могу подробнее. Вы же помните — некто Вальтер Херманнзен, архитектор?.. Так вот, его сын пошел-таки по его стопам.
Сын... бахает у меня в голове... Да, правильно, откуда ей знать, что не родной — фамилия та же. На бумаге — сын...
— Но на него удалось-таки найти управу, — строчит свои пулеметные очереди Дорен. — Два года назад ему из-за коммерческой неблагонадежности запретили заниматься строительным бизнесом — что здание на Коттбусских ЭфЭм приобрели с молотка, вы ведь знаете?..
— Ну да, — вру я. — Так здание ему принадлежало?
— Его фирме. Ушло на удовлетворение исков от кредиторов. Но вместо того, чтобы заслужить реабилитацию, а затем восстановиться по всеми правилам, этот мошенник втихаря продолжал орудовать в других местах. Берлин у нас большой... Недавно он, наконец, попался.
На чем же... — думаю, — о-мой-Бог, на чем же он попался...
— ...на том, что подписал акт о сдаче геверка — подряда — по совершенно другому проекту, где тоже успел украсть. Знаете, есть территория...
О, нет... о, нет-нет-нет...
— ...бывшей сигаретной фабрики в Панкове.
— Знаю, — брякаю, чуть не икая. — Я там живу, в Панкове...
— Тогда вам известно, что был утвержден редевелопмент этого страшилища. Я не смотрела планы, но слышала, проект составлен был дельно: прогрессивный жилой комплекс, социальный корпус...
...детсад, подростковый центр — могу продолжить за нее...
— ...детсад и подростковый центр. Панковские коллеги радовались, никто и не подозревал, что там нечисто. И вот проект продолжается, только Херманнзен-младший и его фирма — если можно назвать это фирмой — отстранены.
Насморк и кашель мой мгновенно проходят.
— Отстранены? — спрашиваю намеренно скучающим тоном. — Что так?
— Коллеги панковские вычислили подноготную его, информацию получили...
Кто?.. — думаю. — Какая тварь?.. Из кентов его слил кто, не поделился он с кем-то?.. Да нет, не выгодно ж самим было б — он их всех такими заказами обеспечил... Аднан ли, сука?.. Может, Рик из-за меня все-таки по башке ему надавал, вот тот и отомстил, падлюга?..
— Хорошо, коллеги из нашего сената его вспомнили, а то он там прятался. Нагрянула к нему проверка — подряды, конечно, все по-черному. Нарушений мер по безопасности куча... Правда, проект почти достроен, до внутренней отделки дошли — не ломать же его теперь. И не представить, какие делишки он, наверно, через него отмыть хотел. Но я вам ничего не говорила! — категорично заявляет Дорен.
— Не говорили, — соглашаюсь я... категорично. Я ж тоже так умею, категорично. — А я ничего не слышала. И поверить не могу, если честно. И что касается г-на Херманнзена... младшего...
— Вы его знаете?
— Знаю! — «повышаюсь» я. — А вы знаете меня и знаете, что человек я здравомыслящий и в деле... кхе-кхе... не первый год. И не впервой сталкиваюсь с клеветой и... и... кознями по устранению конкурентов!
Да, думаю. Да. Дело ясное, прозрачное, как стеклышко. И как я сразу не догадалась.
— Конкурентов? С чего вы взяли?..
— Дайте я скажу, что за фирму ваши «панковские коллеги» подключили теперь к редевелопменту. Дайте скажу — а вы не расценивайте это, пожалуйста, как критику в адрес властей — наоборот, я знаю вас, как безупречного чиновника и знаю, что вы меня поймете правильно.
Поднялась-таки температура — чувствую, как меня поколачивает. Ну и пусть.
Вколачиваю свои бредовые рассуждения если не в нее, то просто в пустоту. Пустота распространяется и внутри меня — его проект, наш проект отняли, отобрали у него. То, над чем мы так тяжело и трудно работали, над чем пыхтели, чем болели и из-за чего расстались. Неважно, что сейчас она призовет меня к порядку, а эмоции попросит оставить за дверью ее кабинета, неважно, слышит ли она меня вообще — мне нужно поведать хоть в какую-нибудь сферу, что так нельзя...
— Ведь так нельзя! Так нель-зя! — говорю не резко, но решительно. — Вы знаете, сколько человек Херманзен внедрил в этот проект? Вы знаете, сколько рабочих мест обеспечил? А его самого знаете? Человек зашивался на этом, с такой отдачей работал... В кратчайшие сроки закончил... «Разбирательство» ... — да он же кровное свое вложил в это дело... Он не мог не знать, что его поймают...
Скорее, ему было по фиг, и он тупо молотил до упора. Но я все равно толкаю ей про Herzblut — так по-немецки говорят, «кровь сердца», когда подразумевают «кровное».
— Я сразу вижу, когда человеку не наплевать, — продолжаю я. — Тендер-тендером, а Херманзен все это не ради отмыва денег... Не знаю, надо ли ему там было что-то отмывать, я не бухгалтер. Но знаю только, что он душой болел за это дело... Ведь вы поймите, тут же дети... и подростки...
Ведь она хоть и «нетрадиционная», но у нее тоже есть дети... одна... дочка...
— Ведь он ради детей старался, — распинаюсь, — чтоб все с умом сделать и вовремя... Известно ли вам, какое у него было тяжелое детство... Очернить ведь любого можно, но только не его... только не его...
— А вы, наверно, сильно его любите, — произносит Дорен, сочувственно глядя мне прямо в слезящиеся, итит их мать, глаза.
— Конечно, люблю! — горячо соглашаюсь я. — Как же его не любить?!!
Меня несет уже по-полной.
— Ведь он один такой. Таких, как он, больше нет.
Она понимающе кивает головой, даже не думая возражать..
А мою взбудораженную горячность сменяет холодная ярость. Эти твари, они ведь тупо на его проекте навариться решили, на моей идее. Кто-то слил им, они и подхватили. Наверно, в Панкове ведомстве крыша есть, да мало ли. Гореть им, думаю, синим пламенем. Щас я им устрою Варфоломеевскую ночь.
— Безосновательно «свистеть» не в моих правилах, — продолжаю я уже гораздо хладнокровнее, жестко даже. — Но тут особый случай: прошу, нет, требую разобраться. Фирмой, которой ваши панковские коллеги собираются передать финализацию редевелопмента «сигаретной», руководит вот кто.
