Только твоя - Агата Лель
Минимум мебели, но вся она удобная и добротная, большие окна без занавесок, непонятные для среднестатистического ума картины на стенах. Какая-то абстракция, квадраты, круги, полоски…
Я бы, наверное, хотела жить в подобном месте, но подобное место точно бы не приняло меня. Такую… земную.
– Мяу! – доносится где-то внизу. Опускаю взгляд – Вобла! Трется о мои ноги и мурчит.
– Приве-ет! Рада тебя видеть, друг, – чешу вымытую до блеска шерстку. – И как тебе живется с таким имечком? Дворовые коты не смеются?
– Возьми в ванной полотенце. Она в конце коридора, – кричит Дамиан, судя по звукам, из кухни.
Киваю самой себе и, опустив котенка обратно на пол, иду куда он сказал.
Проходя мимо кухни, украдкой заглядываю внутрь: Дамиан, капнув белую жижу на запястье, измеряет температуру подогретой каши, пока девочка сидит в высоком детском стульчике и недовольно хнычет, требуя еды.
И казалось бы – я уже привыкла к мысли, что у него есть дочь, но все равно, видя их каждый раз вместе, испытываю мини-катарсис. В моей памяти он беззаботный парень с пирсингом в ухе и сумасбродными идеями, и вдруг – отец. И очевидно очень хороший.
В ванной довольно чисто: никаких мыльных разводов на раковине и торчащих из корзины для белья грязных носков. Жадно впитываю глазами его зубную щетку (единственную в стакане), бритвенный станок на полке, бутылочку хорошего парфюма.
Зачем-то цепляю пальцем ручку выдвижного ящика и заглядываю внутрь: лейкопластырь, пара брусков мыла, влажные салфетки… и упаковка презервативов.
Резко и, наверное, слишком громко захлопываю ящик и пулей вылетаю из ванной. Щеки от чего-то горят, словно мне четырнадцать и я увидела то, что не должна была видеть. Что-то чрезмерно взрослое и запретное.
Он давно уже не мальчик – молодой мужчина, ты тоже не ребенок и замужем, между прочим, что за реакция! Но от чего-то мысль, что он с кем-то проводит ночи, больно и безжалостно бьет под дых.
Он давно не твой, дура, и тебе нечего здесь делать! Вызывай такси и уезжай!
Вылетаю обратно в гостиную и вижу Дамиана. Он смотрит в окно на бьющие о берег волны.
Замечаю вдалеке мигание маяка. Как символично. Два одиночества поселились рядом.
– А где Алиса?
– Уснула.
– Так быстро?
– Даже не доела, вырубилась прямо в своем стуле. Отнес ее уже спящую в кровать.
– Хорошо она спит?
– Отлично, если устала. А сегодня, как я понимаю, эмоций было много. Так что до утра она нас не побеспокоит.
Нас?!
Нервно улыбаюсь и шарю глазами по комнате, а потом вспоминаю, что оставила сумку в его авто.
– Ты не вызовешь такси? Мой телефон остался в твоей машине.
– Уже уходишь?
– Я доставила дочь своей подруги в целости и сохранности, совесть моя чиста.
– Ты не воспользовалась полотенцем, – кивает на мои мокрые волосы.
– Не страшно, сами высохнут, – засовываю слипшиеся пряди за уши. – Так что с такси?
– Да брось, я еще не угостил тебя итальянским шедевром, – вынимает из бара золотистую бутылку. – Все лучше той мути, что мы пили на празднике, помнишь?
– День Посейдона?
– Угу. Ничего ужаснее я в жизни не пробовал. А музыка? Это было что-то. И еще эта вонь рыбьей чешуей, какие-то нелепые костюмы. Я был просто в шоке – куда я попал!
Я смеюсь, вспоминая то чу́дное время. Смеюсь, возможно, слишком легко и беззаботно, а потом осекаюсь, запрещая себе ностальгировать.
– Прошу, – тянет мне наполненный фужер.
– Зачем? Мне правда пора… – но бокал тем не менее беру.
Мы молча пьем и смотрим в окно, по которому молотят крупные капли. Красный огонек маяка расплывется кровавыми подтеками по стеклу, зрелище поистине завораживает.
– Люблю маяки. В детстве часто убегала на Лосиную скалу, оттуда открывается самый лучший вид, – отпиваю "итальянский шедевр", который действительно очень и очень хорош.
– Странно, не слышал о такой скале.
– Она не слишком популярна, – и снова молчим.
Мне не тягостно, не неловко, мне… больно. Больно стоять вот так рядом с ним и делать вид, что мы просто друзья за светской беседой. Зная о настоящей причине нашего расставания. Нелепой. Несправедливой!
Есть в нашем этом уединенном стихийном вечере что-то правильно-неправильное. И уйти хочется, и остаться. И я не понимаю, о чем с ним говорить. О том, что просит душа – нельзя, а о погоде – нелепо.
– Ты давно живешь здесь?
– Около трех лет.
– Красивое место.
– Мне тоже нравится.
– Ты оставил себе Воблу…
– Ну не бросать же бедолагу на улице.
– Почему ты не рассказал мне о том, что это по просьбе Игната тебя избили? – оборачиваюсь на него и резко меняю тему. Не могу молчать! Хрупкий бокал едва не лопается в руке от тотального напряжения. – Ты же знал!
– Знал, – просто отвечает он и, отпивая, смотрит на меня поверх фужера.
– Так зачем скрыл?
– Мне надо было пожаловаться, что на меня напали и потребовали отвалить "от чужой девчонки"?
– Даже так… – а вот об этом Игнат не сказал. – А про отчима? Это же ты избил его тогда. Я считала, что Игнат, а ты, слушая, как я нахваливаю его смелость, молчал!
– Ну хотелось человеку добавить себе плюсов, мне не жалко.
– А мог бы добавить себе!
– Мне не нужна была твоя похвала или одобрение, я просто хотел, чтобы урод понял, что на силу всегда найдет бо́льшая сила. И что девочек бить нельзя.
– У тебя получилось. Больше он никогда не трогал ни меня, ни мать… до самой смерти. Ты же слышал о несчастном случае на лесопилке?
– Если что – это был не я, – кивает наверх. – Высшие силы.
– Благородство у тебя в крови.
– У меня в крови справедливость.
– И скромность.
– И она, конечно, – очаровательно улыбается. – Подлить? – не дожидаясь ответа, забирает мой бокал и уходит. Я вижу в оконном стекле его отражение. Вижу, как он наполняет бокал, как возвращаясь подходит ближе… и тенью застывает за моей спиной.
Он знает, что я его вижу, но все равно ничем не выдает свое присутствие. Только горячее дыхание вуалью по
