Держись от меня подальше (СИ) - Сукре Рида

— Достал… — застонал он.

— Это я только начал. Пи Первый, не убивайся! Я же так и не сказал тебе: я забыл корону дома, — он сделал виноватые глаза, а сержант тут же прекратил самоизбиение.

— Что и требовалось доказать!

— Ты не знаешь, но это обременительно — таскать её с собой, — пустился в философствования Шер, которого понесло. — В целом, конечно, вещь удобная, почесаться можно ею, и вообще. Хотя не все прохожие понимают — их примитивные сознания слишком осовременены, Мартины Лютеры Кинги обратили их в свои ряды, вытащив из-под рабства. Но! — глаза Пи Первого потухли, предвкушая гадость. — Но, дорогой мой, на этот случай я сделал тату!

Илья пробормотал себе под нос:

— Только не это… — и закрыл глаза.

— Тату? — огорчился Сухов и потребовал продемонстрировать.

Артёма долго уговаривать не пришлось, он попросил лишь расстегнуть ему наручники на руках, а то сам он не дотягивается, но полисмены ему отказали, сказав, что они не дебилы. Тогда Шер поинтересовался, не будут ли они против, если он сам руки вперёд выведет. Посмотреть на такую акробатику было интересно, раньше парни подобные фокусы только в цирке видели, так что они слабовольно захотели зрелищ и согласились, а по нытью сержанта Прозапаса его коллеге пришлось снимать это на камеру телефона (вообще-то, ему и самому хотелось, но он считал это постыдным и стеснялся предложить сам).

Руки, сцепленные наручниками сзади, довольно быстро оказались спереди, гайцы только глазами хлопали, а Илюха, открыв глаза, недовольно прищурился, но комментировать не стал. Ему вообще было непонятно, зачем друг устраивает цирк: вроде клоунов Шеридан на дух не переваривает, а сам сейчас именно в этой роли и скачет.

Очкастый спрятал телефон, все ещё пребывая в шоке. Такого, от медведеподобного парня он никак не ожидал. А Шер, тем временем, мигом вскочил на ноги, насколько позволила машина, и оголил свой пресс, пальцами тыча на корону, изображённую прямо под пупком:

— Вот она — моя корона!

На «корону» Артёма стоило поглядеть. Она была выполнена белой краской по смуглой от природы коже и смотрелась выпуклой. Её окружала куча различных надписей, которые были важны для Шера. Выглядел он, к слову сказать, как самый настоящий гангстер: опущенные до середины попы джинсы, так что видно спортивное нижнее бельё, безразмерная футболка, всё это поверх вытатуированного тела, на лице зависла пошлая ухмылочка, а глаза глядят хитро-хитро — типичный портрет среднестатистического хасла из гетто, где балом правят брутальные нигга. В довершение портрета не хватало только ствола, заправленного прямо в штаны, и мощной золотой цепи, подвеской к которой служит огромный знак доллара.

Копы вмиг заинтересовались, синхронно повернув головы. Прозапасу очкарик тут же влепил затрещину и велел следить за дорогой, а сам продолжил пялиться. Он втайне мечтал сделать себе тату, но всё не мог решиться. Точнее, он не мог решиться наколоть себе то, чего желала его душа — бабочку. Сухов являлся страстным фанатом этих красивых крылатых насекомых, которых коллекционировал с детства, находя их безумно прекрасными созданиями. Брат над его пристрастием откровенно угорал и, однажды подслушав, что братишка собирается делать себе татуировку с бабочкой, откровенно его оборжал, назвав проституткой. Этого было достаточно, чтобы поумерить пыл в нательной живописи.

— Ого, — только и прошептал сержант Сухов, протирая неожиданно запотевшие от участившегося дыхания очки. Его постигло вполне понятное желание потрогать на ощупь татушки, которыми было испещрено тело задержанного, но он вовремя поймал себя на этой мысли и отругал.

Шер был до безумия счастлив:

— Это ещё не все, у меня ещё и подпись прилагается! — доверительно сообщил он приклеившемуся к решётке менту, растянув губы в плотоядной ухмылке.

Далее он опустил руки ниже живота и к ужасу очкарика стал оттягивать вниз резинку трусов, чтобы показать заветную надпись.

Сержант впал в ступор, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег.

А Шер, тем временем, оголил надпись: «Царь, Ёпт!» — и стал смотреть на Сухова, продолжая пикантно ухмыляться. На самом деле, что он такого сделал? Вроде ниже дозволенного не опускал, никаких штучек из категории ХХХ не показывал, но тем не менее, сержантик покраснел, как перезревший помидор, на который ради прикола напялили очки. А это того стоило.

— Я тебя онекроложу, брат, — мстительно пообещал сбоку Илья и вновь отвернулся, невидящим взглядом упёршись в окно.

А Артём начал дико ржать, опустившись обратно на сидение.

Прозапас вертелся на своём сидении, жалея, что ему пришлось отвернуться и следить за дорогой, также он жалел, что телефон в момент показывания надписи был уже отключён. На вопросы его напарник не отвечал, а потом так вообще взбесился (это на него так ржач сзади действовал) и наорал на ни в чём неповинного водителя. Тот обиделся, ушёл в себя и молчал до самого прибытия, гадая про себя, что же произошло, и кляня себя за то, что всё интересное пропустил.

Когда они прибыли в участок, тот самый, откуда Артёмка вызволял неделю-полторы назад свою малышку, сержант Сухов, выпуская парней из машины, смотрел на Охренчика волком. «Ха! Козёл смотрит волком,» — мелькнуло в голове вновь развеселившегося парня, и он стал опять ржать в голос, распугивая воркующих голубей и голубок, испражняющихся на памятник первому городовому, расположенному прямо во дворе здания участка среди голубых елей. Курящие на крыльце седой майор и лысый подполковник стали ворчливо бурчать:

— Совсем обнаглели эти наркоманы. Молодое поколение… Да в армию их всех!

— Вот мой сын, — гордо выпятил грудь майор, — отслужил два года в специальных войсках! Настоящий мужик. А эти… — он махнул рукой. — Эти совсем обнаглели.

— Целыми грузовиками уж привозят их, ущербных. У, наркоманьё!

— Вот-вот, — глядя на сияющую в свете фонарей лысину собеседника, поддакивал майор.

Прозапас и Сухов повели свою «добычу» в здание, оформлять, по пути поздоровавшись со старшими по званию и удивляясь, почему они задержались допоздна. Потом они вспомнили о проверке, приплюсовали оба факта, и всё мгновенно поняли.

— Осторожнее со мной — заражу, — загоготал Артём и стал чесаться об тащившего его сержанта-очкарика. Тот, чертыхнувшись, отскочил.

Прозапас посмотрел на него укоризненно и покачал головой:

— Не дури, Сухой, он же сбежать может!

Так они еле-еле довели парней, передали их на руки дежурному, пожали друг другу руки, поздравив с успешно выполненным заданием и пошли высматривать джип, который на территорию участка заезжать не стал, остановившись за воротами.

Шер до последнего надеялся встретить того же самого голубоглазого дядьку, который дежурил в день ареста его жёнушки. Но птица Обломинго, которая угнездилась в последние несколько недель на его башне, устроив там гнездо в виде восточного тюрбана, вновь напомнила о себе, довольно гогоча. Кажется, этому она научилась у самого Тёмы.

Дежурный встретил парней усталой понурой улыбкой. Он и сам был весь выжатым, как лимон, хотя скорее даже сушёным, как вобла: высокий, худой, с впалыми глазницами, кругами под глазами и резкими скулами, словно он беженец из голодающих стран Африки.

— О, прибавление, — обрадовался он, принимая ребят.

«В смысле, прибавление,» — удивился мысленно Шер, прислушиваясь к звукам, доносящимся из глубины здания:

Convict…Music…and you know we upfront[6]

«О, как раз кстати,» — Артём после этих строк стал в полной мере ощущать себя заключённым. Нестройных ряд голосов выводил известные строчки, а Шера вновь потянуло на ржач. Он представил, что песенку они поют не кому иному, как необразованным и несильным в языках служителям сего храма местного управления по борьбе с организованной и неорганизованной преступностью.

Илья прислушался, оживившись после поездки, и чуть ли не сам галопом поскакал в камеру. Шер, ухохатываясь, плёлся позади него, а за ним еле передвигал ноги дежурный. Даже сказанные Прозапасом и Суховым напоследок слова, что парни опасны, особенно обкуренный, не особо действовали на него, апатичного и скукоженного, не спавшего уже третьи сутки.