И сплетаются нити судьбы... - Ульяна Подавалова-Петухова
Светлане стало лучше. Она уже пыталась сама вставать, и теперь могла резать яблоки на варенье. Мать сначала, было, не допускала дочь к работе, а потом поняла, что той доставляет радость любое занятие. Она просто устала лежать, ей хочется быть полезной. И женщина пододвигала к девушке миску с мытыми плодами и улыбалась, глядя, как Света снимает ножом кожицу и сосредоточенно режет яблоки на мелкие части.
— Я хочу в лес, — сказала как-то выздоравливающая.
Полина Яковлевна переглянулась с Яшей и Мишей.
— А почему бы нет, — сказал зять.
Теща смотрела на него, и ей иногда становилось жутко. Парень страдал не меньше ее, глядя на больную Свету, и боялся он за нее сильно. Женщина поняла это, так как у парня были посеребренные сединой виски. Это в двадцать-то лет! Только горе-злосчастье может сыграть такую шутку с человеком! Теперь, когда жена немного ожила, Яша вновь улыбался. А еще он молился. Полина Яковлевна застала как-то на днях его за молитвой. Цыган беззвучно шевелил губами, сжимая крестик в ладонях, стоя на коленях перед кроватью. Она посмотрела на него и отчаянно пожалела, что не верит в Бога. Может, действительно начать молиться, чтобы Света совсем поправилась? Только стыдно как-то. Не верила, не молилась, и тут на тебе: сдурела на старости лет. Нет уж, пусть Яша молится, а она снова сходит к бабке за отваром.
В лес они пошли все вместе. Яша нес на руках бестелесную Свету.
— Ты легче Малушки, — сказал он жене.
Та улыбнулась в ответ:
— Поэтому ты несешь меня, а не дочку?
Все переглянулись. Заулыбались, а девчушка, сидя у Михаила на шее, звонко рассмеялась.
День пролетел незаметно. Яша впервые с тех самых пор, как заболела жена, пел веселые цыганские песни, не сводя глаз с любимой. Та улыбалась и подпевала. Полина Яковлевна играла с внучкой, а высоко в небе стояло веселое ласковое солнце, и на душе было радостно и светло! Вечером истопили баню, а потом на веранде пили квас, и впервые за эти две недели никто не думал о смерти. Все были счастливы и веселы, как никогда.
Глава 13.
Света умерла этой же ночью. Казалось, она просто уснула, и ей снятся хорошие сны, так как она улыбалась. Полина Яковлевна, разбуженная посеревшим с горя зятем, тихо плакала у кровати дочери. Она не причитала, не кричала, а просто скулила, как обиженная собака. Яша стоял рядом, и у него дрожало лицо. Он едва держал себя в руках. Ведь вчера они были абсолютно счастливы, а теперь?..
Он медленно опустился на колени подле жены, обнял ее одной рукой и, прижавшись к ней лицом, вдруг заплакал. Полина Яковлевна подняла на него затуманенные слезами глаза и замерла. Потом, не сводя взгляда с зятя, машинально перекрестилась: Яша был абсолютно седой.
В день похорон с утра моросил дождик. Но к обеду вновь выглянуло солнце, и в умытом небе засияла разноцветная радуга. Света казалась спящей. Она даже похорошела. Хоронили девушку в платье с выпускного вечера. Малушку увели к соседям. Девчушка постоянно спрашивала про маму, а на отца смотрела недоумевающе и показывала на голову. Да, Яша теперь походил на старца.
Люди шушукались и вздыхали. Парень при жизни жены ни разу не назвал тещу матерью, зато теперь обращался к ней только «мама». Вот так.
Похороны, поминки, затем побелка всего дома вымотали бы Полину Яковлевну, если бы не помощь цыганских родственников. Черноглазые девицы, приходящиеся Яша не то троюродными, не то четвероюродными сестрами — седьмая вода на киселе — сами все побелили, помыли, перехлопали половики и ковры. Полина Яковлевна лишь помогала да не спускала глаз с шаловливой внучки. Та ходила потерянная по дому и искала маму. Девочка заглядывала под кровати, и в шифоньер, и даже в поддувало печки, и всякий раз спрашивала: «Где мама?»
У ее бабушки разрывалось сердце, глядя на поиски ребенка. Она прижимала малышку к себе и вдыхала ее детский запах, так похожий на Светин. Она целовала внучку, а душа всё больше и больше болела. А вдруг Яша захочет уехать и забрать с собой бабушкину кровиночку? Что тогда делать несчастной женщине? Жить-то как, если жить незачем?
Яша пропадал на кладбище. Подровнял могильный холмик, поменял деревянный крест на металлический, поставил и выкрасил оградку. Осиротевшая мать только цветы посадила…
После того, как отвели девять дней[1], Яша стал собираться. Полина Яковлевна смотрела, как он упаковывает вещи и игрушки Ромалы, и явственно ощущала, что жизнь покидает ее. Парень оглянулся на тещу, а та вдруг бухнулась перед ним на колени и, схватив его за загорелые жилистые руки, просипела:
— Не увози от меня Малушку!
Зять бросился ее поднимать, но она не давалась, валяясь у него в ногах.
— Яша, сынок, оставь мне внучку! Прошу тебя! Сынок! Родной! Прости за всё, но дочку не забирай! Ты другую встретишь, а у меня живая память о Свете останется! Богом прошу! Памятью дочери заклинаю! Не увози Малушку от меня…
И она заплакала. Цыган, наконец, поднял ее на ноги и усадил на лавку.
— А мне-то как жить без дочки? — выдавил он из себя.
— Так ведь ты всё время в разъездах, кто за ней смотреть-то будет? Тетки твои, да сестры, которые не пришей кобыле хвост Ромале?! А я ей родная! Родней некуда! Сынок, ты приезжать к нам будешь. Богом тебя прошу, не забирай девочку! Жить-то зачем тогда?!
Парень смотрел на плачущую тещу и думал, что отчасти она права. Он часто отсутствует, а за девочкой присмотр
