Не будь дурой, детка! (СИ) - Козырь Фаина

— В трудные минуты любимые должны быть рядом…Разве не так? — как сдержанная Резенская выговорила это — не поддавалось анализу…

Истомин поморщился. Горянова наблюдала за целой чередой эмоций, которые промелькнули на лице обычно невозмутимого Альгиса Саулюсовича. Досада? Недоумение? Скука? Жалость? Нет, что — то еще, что-то из того, о чем Горянова не хотела знать. И смотреть ей больше на него не хотелось. Слова пришли словно ниоткуда.

— Что вы сейчас читаете, Альгис Саулюсович?

Он недоумевая посмотрел на Даринку, нахмурился, но ответил:

— Клаудио Магрис «Линфинито вьяджаре», — и поправил, переводя с итальянского, — «Бесконечность странствия». А что?

— Ничего, — усмехнулась Горянова, вставая. — Перфетаменте!

А потом, задвинув стул и погладив ободряюще застывшую Резенскую по руке, усмехнулась ему:

— Хороший ты мужик, Альгис Саулюсович, но не орел! — и пошла, чтобы потом в дверях обернуться и прокричать на весь зал: — Чао! Бамбино! А домани!

Холодный осенний ветер ударил в лицо, окончательно испаряя тепло алкоголя. Горянова закуталась поплотнее, достала из сумки шарф и, накрутив его на шею тремя плотными кругами, пошла по дурацкому, взрытому корнями многочисленных деревьев асфальту, костеря на чем свет стоит работу ЖКХ. Лилька Резенская догнала ее минуты через три.

— Кирдык твоим лабутенам, Лиль.

— У меня сегодня всему кирдык, Дарин, — рассмеялась сквозь слезы Резенская…

А потом девчонки вдруг заорали в полный голос припев из незабвенной группы Ленинград:

— На лабутенах — ах, и в ох…ных штанах! На лабутенах!

И настроение сразу пошло вверх без всяких там алкогольных подогревов. Здоровый образ жизни — за тебя ратует молодое поколение…

Через неделю Резенская пригласила Горянову к себе в гости. Лилька праздновала свой день рождения, который в этом году у неё случился совсем не по плану… Завирко тоже была приглашена. Но она не оценила широкого жеста, а наоборот обиделась:

— У, сучки крашены, вы там пить — есть будете, всякими непотребствами заниматься, а мне нельзя.

— Какими непотребствами? — обиделась Резенская. — Просто посидим, Оль.

— Просто посидим? — завопила Завирко. — А ничего что мне ничего, кроме зеленых яблок, отварной курицы и нежирного творога нельзя? Иначе мой врач, а с ним и свекровь с любимым мужем мне плешь проедят, мол, старородящим необходимо соблюдать режим питания и всякое такое…

— Не вопрос! — остановила обиженную подругу Резенская. — Я тебе куриную грудку под флорентийским соусом без вина запеку… И салат сделаю из зеленых яблок с сельдереем, грецкими орехами и нежирным йогуртом — пальчики оближешь. И десерт из семи свежих фруктов и желатинового протертого творога…

— Вкусно… — плотоядно сглотнула Завирко. — Я в деле! Только день рождения у тебе разве не…

— Да какая разница, Оль, когда он у меня! Главное — вы приглашены. Подарки имениннице — отменяются. Дресс — код свободный. Адрес я вам с Даринкой на мыло выслала. Все! Жду!

Вот что тут будешь делать? Кто в трезвом уме откажется от бесплатного пиршества? Правильно! Никто! И в выходной день Завирко с Горяновой, наврав Олькиному мужу с три короба, поехали к Резенской.

Надо сказать, что для Горяновой эта дорога отдавала ностальгией. Когда — то к этому дому она везла одного вредного человечка, наполнившего ее жизнь светом, смехом, бесшабашной юностью. Как давно это было… Словно в другой жизни, в той, где у Горяновой был настоящий дом, непредсказумый, расточительный, но настоящий. Была вредная, но такая родная Элька, была мама, вечно поджимающая губы… Только сегодня утром, распаковывая обновки, Горянова поразилась, сколько новых дорогих шмоток, никем не отобранных, ровным рядом висело в шкафу… Вон, розовый пиджачок сел бы на Эльку, как влитой. К ее белокурым волосам розовое шло явно лучше, чем к Даринкиным черным… Зачем вообще Горянова его покупала? Она и сама не знала. Но сейчас, подъезжая к дому, вдруг поняла, что сегодня же вечером не выдержит и отправит с курьером и тот розовый пиджак, и кожаную плиссированную юбку из новой коллекции, которая изначально была Даринке чуть мала в росте, и маленький кулончик из белого золота, чем — то напоминавший силуэтом стройную Элькину фигурку.

— Я дура, Оль? — слова слетели сами.

Завирко, что — то сосредоточенно рассматривающая на планшете во время всего пути, подняла голову.

— Особой тупости за тобой не замечала, Горяныч, — чуть помедлила с ответом она, — но шизофрения обычно подбирается незаметно, так что никто не застрахован…

— Спасибо, успокоила, — засмеялась Горянова.

— Чем богаты! — невозмутимая Завирко снова уткнулась в планшет. — А что, есть сомнения? А то у моей свекрови даже в дурке связи имеются. Могу обратиться, если нужно…

— Добрая ты!

— Та, мы такие!

В подъезде элитного лилькиного дома сидела консьержка.

— Вы к кому? — очень сурово, но стоически вежливо прогрохотала она, шамкая тяжелой немецкой челюстью.

Завирко обожала всякие такие вещи, поэтому подобострастно подкатила к небу глаза и с придыханием произнесла:

— Мы к мадемуазель Резенской — с. Нам назначено — с…

Но больше поехидничать была не судьба, потому что к нам уже из монументального лифта выбегала Лилька.

— Эмма Петровна, это ко мне — гости. Мы вместе с девочками работаем.

— Ага, ага, — счастливо закивал, расплываясь в улыбке, аллигатор местного болота, — проходьте, проходьте, будьте добречки!

— Суровая она у вас! Даже меня пробрало, особенно ласковый оскал, — Завирко была под впечатлением. — Резенская, сколько такие апартаменты нонеча стоят?

Лилька фыркнула.

— Много, Оль! — остановила подругу Горянова. — Можно подумать, что ты дорогих квартир в жизни не видела. Хватит придуриваться, — и добавила: — давай уже, Резенская, не тяни, веди в хату!

И они зашли в шикарный лифт. Ехали недолго, но молча, пока лифт не остановился на двадцать втором этаже.

— Здесь только две квартиры? — никак не унималась Олька, окидывая взором открывшиеся просторы. — Резенская, ты помнишь, что я с тобой дружу?

Лилька снова рассмеялась:

— Помню!

— И что самое главное, — Завирко понизила голос, — совершенно бескорыстно…

— Конечно!

Девчонки еще не успели отойти от лифта к двери лилькиной квартиры, как дверь напротив распахнулась.

Резенская повернулась, искренне обрадовалась:

— Добрый день, дядя Лева.

Вышедший из дверей подтянутый мужчина тепло улыбнулся в ответ и кивнул, размашисто шагая, бесцеремонно быстро сокращая расстояние. Горяновой очень понравилось, как он шел. Как — то уверенно, просто и красиво.

— Здравствуй, Лиля! Здравствуйте, девочки, — он был уже совсем близко.

У мужчины была очень спокойная, приятная улыбка и обычное, но какое — то располагающее к себе лицо. И совершенно неповторимый голос. Низкий и теплый. Да и сам он, немного коренастый, крепкий, ладно сбитый, задерживал на себе взгляд. Таких мужчин Горянова называла цельными… На таком мужчине обычно хорошо смотрятся мундиры, а не пиджаки. Но в ее окружении таких людей не было…

— А разве можно вот так бесцеремонно рассматривать незнакомых людей? — возмущения явно в голосе мужчины не было.

Горянова смутилась и рассмеялась:

— Простите!

— Это твои подруги, Лиля?

— Да, дядя Лева! Мы вместе работаем. Это Оля Завирко — менеджер проектов, а это …

Она не успела сказать, потому что мужчина ее перебил:

— Горянова Даринела Александровна, если не ошибаюсь…

Даринка удивленно замерла:

— Мы … знакомы?

— Я с вами — да! А вот вы со мной — не уверен…

Он смотрел ей прямо в лицо, словно вчитываясь в каждую эмоцию, что мелькала на Даринкином лице.

— Егоров, — наконец сказал он. — Меня зовут Лев Борисович Егоров.

Горянова не припоминала этого имени, она судорожно искала в уголках памяти места, где могла пересекаться, как вдруг…

— Герман… Он ваш сын? Вы отец мажорчика? Ой, простите…