Обычные суеверия - Борисова Виктория Александровна

Аптекарь не ведал, что уже попал под подозрение, — его служанка, шестнадцатилетняя Барбара Келлер, арестованная этим утром, почти сразу же призналась, что хозяин ее знается с темными силами, вызывает духов и беседует с давно умершими людьми, а по ночам варит отравляющее зелье. Рассказала она также о том, что раз в месяц к нему приходят гости — всегда двенадцать человек. И не днем, как все добрые люди, а среди ночи. Аптекарь всегда сам впускает их в дом, а ей приказывает только приготовить холодный ужин и не выходить из своей каморки до утра. Но однажды Барбара подсмотрела, как они входили, закутанные в черные плащи до пят, с капюшонами, опущенными на лица.

Судья насторожился. Он почти ежедневно слышал от арестованных ведьм про шабаши на горе Блоксберг, но чтобы здесь, в городе, под самым носом у властей и церкви процветала мерзость колдовства… Это было вовсе неслыханно! Нужно было расспросить арестованную как можно подробнее. Когда Барбаре сдавили пальцы в тисках и кровь начала капать из-под ногтей, она охотно призналась, что это были вовсе не люди, а демоны. Даже припомнила, как разглядела у одного из них козлиные копыта вместо ног и долго потом чувствовала в доме запах серы.

Судья не мешкая отправился в магистрат, чтобы отдать приказ стражникам арестовать колдуна. Никак нельзя было допустить, чтобы столь опасный преступник скрылся из города! Но не успел судья подписать бумагу, как Доденхайм явился сам, будто почувствовал опасность и хотел обмануть правосудие лживым покаянием. Его, конечно, немедленно арестовали и привели в тюрьму. В доме провели тщательнейший обыск и нашли множество подозрительных предметов: книги на неизвестных языках, сушеные корешки, даже диковинный предмет, именуемый микроскопом. Один из стражников случайно заглянул в окуляр и тут же отскочил в сторону, побледнел как смерть, принялся судорожно креститься дрожащими руками и шептать молитвы.

И было чего испугаться! Взгляду предстало кошмарное чудовище с невиданной мордой и жуткими щетинистыми лапами. Значит, и правда хозяин — колдун, раз держит у себя в доме демона, заключенного в волшебном кристалле!

Товарищ стражника, служивший когда-то подмастерьем у стекольных дел мастера в Амстердаме, вынул муху из-под окуляра и показал ее реальные размеры, потом поймал другую и положил ее под микроскоп. При увеличении она выглядела точно так же, как и первая, но все равно микроскоп стал тяжкой уликой против обвиняемого. Надо иметь поистине дьявольскую изобретательность, чтобы создать аппарат, при помощи которого страшного демона можно сотворить из обычной мухи.

Поначалу в застенке Доденхайм говорил охотно и много, но нес такую ужасную, богопротивную ересь, что судья велел применить пытку. В самом деле, разве может честный человек и христианин поверить, что настоящие колдуны и ведьмы вовсе не желают зла людям, а всего лишь молятся иным богам и стараются использовать свою силу исключительно во благо.

С ужасом слушал судья речи о том, что они не боятся ни креста, ни святой воды и отнюдь не теряют волшебную силу в момент ареста, как писали ученые-инквизиторы Якоб Шпренгер и Генрих Инститорис в знаменитом трактате «Молот ведьм», а, напротив, могут отвести глаза страже, пройти мимо незамеченными или наслать временную слепоту… Утверждение, что все осужденные по закону за ведовство — суть несчастные жертвы, под пытками оговорившие себя и других, возмутило судью до глубины души. Этот наглец осмеливается спорить с самой святой церковью! Разве не сказано в Священном писании: «Ворожеи не оставляй в живых»?

И уж совсем нелепой и кощунственной выглядела сама мысль о том, что пройдет всего триста лет — и сам Папа Римский будет перед всем миром приносить принародное покаяние за существование священной инквизиции!

Судья приказал вычеркнуть эти слова из протокола допроса, дабы богомерзкие бредни не смущали более никого, и Йозефу пришлось долго и тщательно, строка за строкой вымарывать написанное.

Подвешенный на дыбу, Доденхайм продолжал богохульствовать и кощунствовать. Он отказался прочесть «Отче наш», как подобает христианину. «Бедный еврейский проповедник сам был казнен по ложному доносу, а потому никогда бы не допустил, чтобы невинных мучили во имя его!» — заявил аптекарь столь гордо и заносчиво, словно сам был верховным судьей. Потом стал глумиться над судьями, да так, что не раз вогнал почтенных господ в краску.

Главному городскому судье, господину Фридриху фон Шнеевейсу, он предложил пришить рога к своей шляпе. Когда тот, багровея от злости, спросил, что имелось в виду, Доденхайм только рассмеялся. «Спросите у графа Пургшталя, когда он в следующий раз приедет к вам на воскресный обед! Если посмеете, конечно… Ведь, если не ошибаюсь, именно ему вы обязаны столь высоким назначением?»

Клауса Атенштадта, подающего надежды молодого юриста, спросил, какая часть из конфискованного имущества казненных идет на покрытие его карточных долгов. Не потому ли всего за три дня было арестовано шесть богатых горожанок (а четверо из них уже и признались!), что господину судье так не везет в игре?

Отцу Иоганну, который в нарушение всех правил присутствовал при пытках и помогал судье советами, находя в этом особенное удовольствие, напомнил о содомском грехе, совершенном в монастыре близ города Мюнхена с молодым послушником. Если уж по Каролинскому кодексу, принятому почти сто лет назад, распутство, противное природе, тоже карается сожжением на костре, как ведовство и чародейство, то почему бы почтенному патеру, столь сильно радеющему о нравственности своей паствы, не ввергнуть в огонь себя самого?

Даже палач Фриц Вебер, здоровенный детина, славящийся умением получать признания даже от самых упорных подозреваемых, не избег общей участи. Пока он вбивал Доденхайму деревянные клинышки под ногти, тот посмотрел ему прямо в глаза, улыбнулся и доверительно посоветовал не покупать сегодня дочке новое платье с брабантскими кружевами — ведь ей так и не придется его поносить. Не пройдет и двух недель, как четырнадцатилетняя Бабелин Вебер, единственная радость своего отца, будет обращена в пепел и золу, а самому палачу придется уплатить немалые издержки за казнь, как и родственникам прочих осужденных. Так что денежки лучше поберечь!

В довершение всего невозможный аптекарь назвал судейских и палача истинными слугами дьявола, умножающими зло на земле, и заявил, что не скажет более ни слова. Как раз в этот миг часы на городской ратуше пробили полночь, и судья почел за лучшее отложить допрос до утра.

В ту же ночь двенадцать человек исчезли из города бесследно, бросив свои дома и имущество. Вне всякого сомнения, они были сообщниками арестованного и сбежали, убоявшись справедливого возмездия, но Доденхайм так не назвал ни одного имени, хотя назавтра его пытали целый день без отдыха.

Йозеф с досадой покосился на арестованного. В тюрьме юноша служил почти полтора года и успел навидаться всякого, но такого закоренелого грешника встречать еще не доводилось. Другие молили о пощаде, взывали к Богу и святым, клялись в своей невиновности или покорно каялись в совершенных грехах, но издеваться над правосудием себе еще никто не позволял! Недаром ведь говорят, что только дьявол может помочь своим слугам вынести мучения пытки, не чувствовать боль, сохраняя полное присутствие духа и, даже находясь в руках правосудия, вредить добрым христианам.

Йозеф присмотрелся внимательнее и заметил нечто действительно странное: раны на теле узника, нанесенные огнем и железом, уже покрылись тонкой розоватой кожицей. Кажется, пройдет несколько дней — и все заживет без следа.

Писарь зябко передернул плечами. Сколько раз его душа содрогалась от ужаса, когда ведьмы и колдуны сознавались в своих преступлениях, и каким утешением было сознание того, что здесь, перед судом, их власть кончается! Как сладко было думать, вытягиваясь по вечерам в своей постели под одеялом, что и он, человек слабый и грешный, все же причастен к великому и благородному делу очищения родного города от скверны. Ведь если бы слуги Господа не стояли на страже, приспешники Сатаны давно бы уже уничтожили этот мир!