Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

Только из лифта выходит не мой греческий бог, и лестничная клетка не наполняется ароматом дубов и мёда, последние молекулы которого я все эти дни собирала со своего постельного белья. Это совершенно другой человек — чужой, незнакомый парень в синем рабочем комбинезоне и с ящиком инструментов в руке.

— Доброе утро, — вежливо улыбается он. — Я Артём, мастер по ремонту стиральных машин. По вашей заявке.

На плечи внезапно наваливается такая свинцовая усталость, что руки плетями повисают вдоль тела. Отступаю в сторону, пропускаю его в квартиру и отрешённо наблюдаю, как он ловко надевает бахилы и скрывается со своим чемоданом в ванной. Совершенно не отложилось в памяти, когда я оставляла заявку, внутри вообще какая-то пугающая пустота, и я опускаюсь на пуф в прихожей, чтобы не рухнуть на пол прямо здесь.

И следующие полчаса бесцельно пересчитываю спицы в колесе велосипеда. Сначала по часовой стрелке, потом против, потом снова по часовой, но результаты ни разу не совпадают. Возвращаюсь в реальность, только когда мастер — совсем не запомнила его имя — протягивает мне старую деталь и акт выполненных работ на подпись, говорит, что в тестовом режиме машина удачно запущена, пытается дать какие-то рекомендации по эксплуатации.

— Да, спасибо, — перебиваю я и кручу головой по сторонам в поисках сумки. — Сколько я вам должна?

— Нисколько, — уверяет меня он. — Всё уже оплачено.

— Оплачено? Как? Когда? Кем?

Мастер сосредоточенно роется в бумажках, пока я зачем-то разглядываю его пальцы. Короткие, крепкие, с грубыми рабочими мозолями. Совсем не такие, как мне нужны. И даже шрам на указательном пальце левой руки не такой, как мне нравится.

— Да, всё верно, — радостно отыскивает он нужную строчку. — Полная предоплата. Имя заказчика — Пётр.

Пётр. Будто ударили по щеке этими мозолистыми руками.

— Я же ничего не перепутал? — с сомнением уточняет мастер.

Тогда, вечером первого января, Пётр обещал что-то там купить и починить машинку, я не вслушивалась, а потом не напоминала, было не до этого. А он запомнил. И обещание выполнил. Пусть не своими руками, но выполнил.

И именно в этот момент, закрывая за мастером дверь, я ясно понимаю, что Пётр не позвонит и не придёт. Он определился. И выбрал не меня. А напоследок благородно выполнил своё обещание.

Хочется упасть, задержать дыхание и умереть. Но вместо этого я возвращаюсь в спальню, рывком стаскиваю с кровати простыню, вытряхиваю подушки из наволочек, а потом в ворохе постельного белья на полу нахожу телефон и пишу сообщение Соньке: «SOS. У меня. Сейчас».

Она прилетает через пятнадцать минут. В заправленной в джинсы ночной сорочке и с одним накрашенным глазом. Я даже не успеваю уточнить, какой сегодня день недели, сколько времени и нужно ли ей на работу, потому что она смотрит на меня, бледную, с впалыми щеками и синяками под глазами, и как-то всё сразу понимает. Говорит, что на всякий случай захватила лекарство от разбитого сердца, пять звёзд. Потом обнимает меня, обещает остаться, и я наконец позволяю себе разрыдаться.

Мы долго сидим на кухне. Я выкладываю Соньке все подробности последних дней, которые ещё недавно казались мне слишком сложными и, главное, личными, чтобы делиться ими с кем бы то ни было. Пылко размахиваю руками, пью коньяк из чайной кружки, сгоряча вношу номер Петра в чёрный список, потом удаляю оттуда, потом вношу снова, бью кулаками по столу, а потом закрываю лицо руками и тихонько подвываю. Сонька слушает, курит в вытяжку, позволяет мне не стесняться в подробностях и выражениях, периодически подкладывает на тарелку бутерброды и порывается наварить мне макарон. А когда я окончательно выдыхаюсь и фальшиво завожу традиционную «ооол бааай мааайсееелф», она помогает мне добраться до дивана и укутывает пледом.

Я сплю почти сутки. А потом всё как-то налаживается.

Часть 2. Coffea arabica

Глава 7

— Давай, зубрила, пей! Ты свободна!

Свободна? Это слово вырывает меня из забытья.

Звуки становятся чёткими, и я поднимаю глаза на голос.

Они стоят напротив меня. Мои одноклассники: ещё слабо напоминающие мужчин мальчишки и очаровательные в своей юности девчонки. Смеются, смотрят пьяно, пренебрежительно. Я не помню их имён, а они, возможно, моего, я для них зубрила, заучка и зануда.

Школьный выпускной. Первые проблески раннего июньского рассвета, ресторан на набережной. Из помещения доносятся музыка и смех. Наверное, приглашённые родители собрались за одним столом и, смахивая слёзы умиления, повторяют, что детки выросли. Наверное, выросшие детки, залившись в туалете несанкционированным алкоголем, трепыхаются на танцполе, нескладно дёргаясь под музыку в своих праздничных нарядах.

— Учёба закончилась! — снова слышу голос рядом. — Финиш! Свободная жизнь!

— Пей же, ботанша! — подхватывает кто-то. — Слабо, что ли?

На мне платье в пол, золотистый атлас, тонкая вуаль, прозрачные кружева. Я стою на дощатой пристани за рестораном в окружении улюлюкающих подростков. В одной руке моя золотая медаль. В другой — половина бутылки водки.

И я наконец свободна.

Прикладываюсь к горлышку и делаю несколько жадных глотков. Спиртное обжигает рот, я морщусь, но не останавливаюсь. Я никогда раньше не пила алкоголь и точно не буду его пить снова, мерзкая, горькая жидкость стекает по пищеводу. Одноклассники одобрительно кричат, а на моих глазах выступают слёзы.

Но я свободная, теперь я могу всё.

Делаю последний глоток и кидаю бутылку им в ноги. Они ошеломлённо гудят: зубрила перестала быть тихоней! Размахиваюсь и бросаю золотую медаль в реку. Одноклассники на секунду замирают, а потом взрываются громким, шокированным галдежом.

Вытираю тыльной стороной ладони нос, смотрю на них в последний раз, разворачиваюсь и ухожу.

Как добираюсь домой — не знаю. Пока выпускники встречают первый рассвет взрослой жизни, я иду по пустынным улицам, ноги плохо слушаются, голова кружится. Едва зайдя в квартиру, я достаю из шкафа большую спортивную сумку и хаотично набиваю её какой-то одеждой и книгами. Я хочу уйти. Куда — не имею никакого представления. Просто уйти.

Я же теперь свободная.

Только вот слабенький девичий организм так не считает, и сначала меня выворачивает в унитаз, а потом и на золотистую вуаль собственного платья. Вокруг всё вихрится в бесконечном вальсе, я сворачиваюсь на коврике в ванной, прижимаю к себе полусобранную сумку и, подрагивая всем телом, отключаюсь.

Просыпаюсь от боли. Отец крепко держит меня двумя пальцами за подбородок и с яростью вглядывается мне в лицо. У меня гудит всё тело, ноздри щекочет отвратительный запах, во рту мерзкий кисловатый привкус, а слипшиеся от размазанной туши ресницы не дают открыть глаза полностью.

— Даже думать не смей, — шипит отец, сдавливая мне челюсть. — Ты никуда от меня не уйдёшь. А если попробуешь, я всё равно тебя найду. И ты сильно пожалеешь об этом.

Он отпускает меня, хватает мою сумку и выходит из ванной. Жалобно поскуливая, я обнимаю колени руками и понимаю, что свобода закончилась, едва начавшись.

— Я держу, держу! — Упираюсь бедром в дверь и наблюдаю, как Матвей с достающей ему почти до бровей башней из коробок в руках заходит в кофейню. Вслед за ним в помещение залетает холодный ноябрьский ветер, и я поспешно запрыгиваю внутрь, прикрывая за собой дверь. — Что бы я без тебя делала?

— Сидела бы в каком-нибудь офисе и настукивала на клавиатуре свои текстики, а не вот это вот всё? — предлагает вариант Матвей, бережно опуская ношу на пол, а потом бросает на меня хитрый взгляд через плечо.

«Вот это вот всё» сегодня — это перевезти много-много растений из моей квартиры на окраине в кофейню в центре. На машине Матвея. В его обеденный перерыв. Вместо его обеденного перерыва.