Екатерина Вильмонт - Девочка с перчиками
— Миша, привет, это Юля!
— Юлечка, привет, дорогая! Что случилось?
— Миш, у меня к тебе дело конфиденциального характера.
— Выражаешься, как жена юриста! — засмеялся он. — Чем могу служить?
— Мне необходимо с тобой посоветоваться! Но не по телефону!
— Хорошо, давай где-нибудь пообедаем или кофе попьем.
— Кофе попьем!
Миша страшно удивился. Никогда у них с Юлей не было каких-то отношений помимо Тимы. Но мало ли что бывает! А вдруг это как-то связано с Яной? Может, Юлька прознала про наследство Олега? Из Тимофея ведь ничего не вытянешь, он могила, а из меня можно попытаться. И на встречу с Юлей он отправился очень настороженный. Но уже первый ее вопрос поверг его в изумление.
— Миша, скажи… — после обязательных приветствий начала она.
— Слушаю тебя, Юлечка!
— Скажи, ты окончательно продал свой бизнес?
— Ты о чем?
— Ну, эта наградная история…
— Да! Окончательно!
— Скажи, а фирма-то существует?
— Вроде да, но я точно не знаю. А тебе зачем? Хочешь получить премию «Лучшей жены в Европе»?
— Зачем мне? — улыбнулась Юля, еще больше утверждаясь в мысли, что ей надоело быть просто идеальной женой какого-то незнаменитого юриста. — Видишь ли в чем дело… Одна моя подруга хотела бы сделать подарок своему родственнику, известному писателю. Какую-то премию… Европейскую… Понимаешь?
— Чего ж не понять. Иными словами, тебе нужны координаты этой фирмы?
— Ну да! И расценки, конечно!
— Нынешних расценок я уже не знаю, но если это писатель…
— Мишка, а ты-то сам тоже ведь теперь писатель!
— И что? Думаешь, мне нужна такая туфта?
— Но это же реклама!
— Я перебьюсь. Но, разумеется, дам тебе координаты, можешь даже сослаться на меня, тебе запросто сделают скидку! — улыбнулся Миша. — А что за писатель-то?
— Я не знаю, просто попросили… Да, и еще вопрос. Какая формулировка должна быть, что за премия?
— Ну это уж пусть писатель сам придумает, могу лишь посоветовать — формулировка должна быть достаточно скромная, чтобы недоброжелатели этого гения не кинулись копать… А то может выйти скандал.
— А у вас были такие скандалы?
— Пока бог миловал. Но мы все делали аккуратно. А как там сейчас, я ей богу не знаю. — Миша вытащил записную книжку, черкнул что-то на листке, вырвал его и протянул Юле. — И еще совет: не надо устраивать каких-то торжественных мероприятий, дорого встанет!
— Ну, это уж не моя забота!
Врешь, матушка, это твоя забота, и идея твоя! Что там за писатель наставляет рога моему лучшему другу? Надо бы разузнать! Хотя зачем? Не стану же я доносить на Юльку! Бред, конечно. Просто мне самому любопытно, впрочем, Бог с ними, у меня теперь есть Яна…
— Миш, а когда свадьба? — полюбопытствовала Юля, чтобы у Мишки не сложилось впечатление, будто она так уж зациклена на этой истории с писателем.
— Ну, пока не знаю… — смутился вдруг Миша. — А как она тебе?
— Славная… Но рассеянная немножко, да? И немножко высокомерная?
— Рассеянная, пожалуй, но уж высокомерия в ней ни на йоту…
— Ну, значит, зажатая.
— Это есть.
— Но ты ее любишь? И прекрасно, тебе давно пора жениться! Я уж сколько раз предлагала Тимке познакомить тебя с кем-нибудь из своих подруг, но он за тебя горой стоял.
— Тима верный друг! — рассмеялся Миша.
— Так что все-таки со свадьбой?
— Мы пока не спешим, — уклончиво ответил Миша.
Вчера вечером он довез Яну до дома, они возвращались из кино и, затормозив у ее подъезда, не сдержался, обнял ее, поцеловал, она ответила, прижалась к нему, он что-то шептал ей на ухо, целовал в шею, а потом сказал:
— Поднимемся к тебе?
И вдруг она как будто застыла, отстранилась.
— Прости, Миша, я пока не могу! Прости! — И выскочила из машины.
Он не успел опомниться, как она уже вбежала в подъезд.
Он был разочарован и даже напуган. Неужто я ей неприятен? Да нет, ерунда, просто, скорее всего, у нее «критические дни». Ничего, я подожду!
Но он не угадал. Яна просто испугалась. Испугалась, понимая, что тут не получится легкого романа, что Миша вскоре сделает ей предложение, а она, хоть и тянулась к нему, но боялась в третий раз наступить на те же грабли. Господи, почему у меня не может быть нормальной жизни? Миша самый добрый и милый из всех, кого я знаю, с ним легко, тепло, уютно… Но ведь это сейчас, пока мы чужие. Я ведь не могу знать, какие там у него скелеты в шкафу…
Вот Олаф, вроде бы интеллигент, умница, казалось, любил меня, а через год во что он превратился! В мрачного монстра! Стоило прохожему на меня посмотреть, как он набрасывался на меня с кулаками. И почему я это терпела? Дура набитая… Думала, не смогу вырваться? Надеялась незнамо на что? Хотя когда я забеременела, он стал прежним, ласковым, внимательным, увез меня в свой загородный дом, мол, в Гетеборге воздух недостаточно свежий, ждал малыша, такой заботливый муж и будущий отец… И как перепугался, когда мне стало плохо, тут же отвез в больницу, а там выяснилось, что ребенок наш умер, не родившись… А потом все началось сначала… Только мы уже не вернулись в Гетеборг. Он просто запирал меня, когда уезжал на работу… Как мне было страшно… Я задыхалась… А вокруг ни души… Еще в Гетеборге я могла бы наверное пойти в консульство или в полицию…
Ох, даже вспоминать жутко… До чего ж он меня довел… в какой-то момент показалось, что у меня один выход — убить его…
В шведской тюрьме и то будет лучше. Он уезжал с утра, а когда возвращался, или бил меня смертным боем или напивался и требовал секса… А я уже не могла его выносить… Один раз взмолилась:
— Олаф, отпусти меня, нам плохо вместе! Я вернусь в Москву!
— В Москву? В эту грязную клоаку? Там вообще нельзя жить! И что ты там делать будешь? На что ты годишься? На панель пойдешь? Ты только это и умеешь! Ни готовить, ни убирать нормально, даже в прислуги не годишься! Только в панельные шлюхи!
— Зачем же ты на мне женился?
— Дурак был!
— Так отпусти меня, какая тебе разница, что там со мной будет?
— И не мечтай! — заорал он и так меня двинул, что я отлетела и ударилась головой об угол комода. И потеряла сознание. Очнулась от того, что он плеснул мне в лицо водой. Но тут я поняла, как надо действовать. Не подала виду, что очнулась. Наоборот, закатила глаза и лежала не шевелясь. Он опять взбесился и пнул меня ногой в ребра. Я продолжала лежать без движения с закрытыми глазами, хотя обычно кричала как резаная, когда он меня бил. Он, видно, испугался, что убил меня. Стал трясти, тормошить. Я лежала как мертвая. И отчетливо понимала, что могу спастись только так. Он приложил мне к губам зеркальце. И убедившись, что я жива, еще несколько раз пнул ногой. А я радовалась — чем больше синяков, тем лучше.
