Александр Ермак - Любовь больше, чем правда
– Ты едешь с Большим оленем? – изумилась Долорес, – А, Константин? Он не будет…, э-э…
Чикита наконец попала головой в нужный разрез платья:
– Э, не будет… Это все исключительно ему впрок. Я уже несколько дней не могу не то, что увидеть Константина, но и даже дозвониться до него. То он в какой-то неожиданной и длительной командировке, то только что вышел из студии, то еще не зашел. Не могу поймать его ни дома, ни на работе. Даже как-то подозрительно. Если бы не утвержденная свадьба, то я, конечно бы, беспокоилась. А так, пусть себе побегает еще несколько неделек. Вот станет мужем, тогда он мне за каждый час, за каждую минуту отчитываться начнет. Шелковый станет и ручной как морская свинка…
Девушка глянула в окно:
– А Большой олень – это сама невинность с непорочностью наполовину. Скажу по секрету: у него даже не было еще ни одной незаполярной девушки. Он сам мне признался. Это такой очаровательный неандерталец, вмерзший в вечную пуританскую чистоту… Это даже такой…
– Хорошо, хорошо, дочка… – прикрыла ладонями свои музыкальные уши Долорес, – Только не забудь теплые колготки…
– Не забыла. Пока, мамуль, – впрыгнула в персональный лифт Чикита и уже оттуда послала матери воздушный, полный детской непосредственности поцелуй.
Долорес подошла к окну. Со вздохами, но она смотрела, как аккуратно и надежно усаживает Большой олень Чикиту в автомобиль.
Когда молодые люди отъехали, Долорес потянулась к подшивке “Светской хроники”. Нашла газету с фотографией, на которой был запечатлен тот самый момент, когда Большой олень, стоя на коленях посредине клуба “Дипломат”, нежно прильнул губами к рукам Чикиты.
Глядя на такое, Долорес подумала себе вслух:
– Что ж… И Большой олень пара неплохая. Глядишь, года через три станет “замминистра”, а там и министром иностранных дел. А Лафландия тоже, должно быть, не бедная и, может быть, вполне культурная страна…
С этими словами Долорес немедленно нажала на кнопку и выдала распоряжение горничной:
– Принесите-ка мне энциклопедический словарь…
Через минуту она уже вовсю листала толстую книженцию:
– Лагерфельд… Лакедра… Лафландия… Семь на восемь… Уголь, никель, драгоценные камни… Киты, лосось, фаршированный анчоус… И «Гранд Опера» у них своя есть… И «Балет холл», смотри-ка… И даже консерватория… И баня… «Уникальные здания, построенные лафландскими архитекторами на самой мерзлой в мире мерзлоте»… Надо же…
Долорес спонтанно нажала на кнопку и выдала новое распоряжение:
– Срочно соедините меня с мужем… Мойша, как там у тебя контакты с Лафландией развиваются?
– Все хорошо, дорогая, – раздалось откуда-то из ниоткуда, – На днях лафландцы поставляют крупную партию алмазов для огранки на наших заводах. Возможно, далее камушки поступят для перепродажи через нашу же дилерскую сеть. Конечно, было бы неплохо стать не простым, а эксклюзивным представителем Лафландии на мировом рынке, но для этого простой дружбы с Б. О. будет маловато. А он, к сожалению, человек неподкупный…
– Неподкупный, говоришь? – почесала смычком пятку Долорес.
– В обыкновенном понятии, по крайней мере. Акций для совместного владения я ему еще не предлагал… Тебя что-то беспокоит, моя «милая До»?
– Пока не особенно. Но мне кажется, что Чикита увлечена этим молодым и несомненно северным человеком…
– Два типуна тебе на язык. У нее же помолвка с Константином…
– У нее размолвка с Константином…, – почесала Долорес на этот раз между лопаток, – Он определенно избегает Чикиту, не берет телефонную трубку. И еще я не стала показывать ей последние “Разные новости”. Ты читал их, кстати?
– Нет еще…
– Надеюсь, что она сама не положит глаз на эту заметку, а добрые языки, может быть, промолчат на этот раз…
– Долорес, не томи. Что там?
– Конечно, эти газеты всегда врут, но все-таки… “Похоже слухи о новом увлечении Константина Пиля – ведущего популярной телеигры “Угадай обезьяну” небезосновательны. Его все чаще видят в компании новой телезвездочки Кати Андреевой. Хотя ни каких официальных заявлений не было сделано, Чикита Каплан похоже получила отставку…”
После небольшой паузы Мойша спросил то ли Долорес, то ли самого себя:
– Может быть, журналисты как всегда перегибают или просто клевещут?
– Может быть, – скрежетнула зубами супруга, – Но лучше б нам все предусмотреть заранее. Так что там у нас с родиной Большого оленя?
– Полезные ископаемые всей Лафландии вполне сравнимы с нефтяным океаном Пилеменосов… Там даже есть кое-какие минералы и руды, о которых нет сведений ни в одном официальном источнике, и о которых, пойми меня, не говорят по телефону. Очень лакомые такие руды… Но все же не торопи события, моя «сладкая Ре». И у нас с тобой были размолвки. Но мы же вместе… И Чикита с Константином будут. Пилеменос, кстати, обещал мне принять очень адекватные меры. Хотя ты – “мудрая Ми”, как всегда права: запасной аэродром при таких катаклизмах нам помешать не может…
– Я действительно всего лишь про запас, – занесла было Долорес смычок над собственным седеющим затылком, – Я все еще надеюсь, что у них с Константином все наладится и вполне образуется. Целую тебя…
– Покусываю…
На это Долорес задумчиво положила телефонную трубку. И так же задумчиво вынула из футляра скрипку. Прошлась взглядом по стеллажу с нотами. Улыбнувшись, открыла наобум партитуру, подаренную ей на приеме Большим Оленем. Прочитала название:
– Пьеса для одинокой скрипки «Средь торосов плачет молодой волчок»…
Долорес легко чиркнула смычком по струнам. Извлекла стаккато. И тонкие острые звуки пронзили ее сознание. Она как бы воочию увидела белое поле припорошенных торосов. Яркое, но не греющее солнце. Белого полярного и неимоверно одинокого волка, взобравшегося на самый крутой торос. Долорес даже как будто различила слезы, катящиеся из его печальных глаз. Слезы, срывающиеся с его морды, замерзающие на лету. Слезы, с тонким звоном разбивающиеся о торос на мелкие осколки. Слезы любвеобильного, но не по годам и не по сезону одинокого волка.
Долорес взяла новый аккорд и услышала протяжный, безответный и оттого безутешный вой. Вокруг бедного животного только холодная северная пустыня. Волк выл, то проклиная судьбу, то выражая надежду. Выл до хрипоты, до изнеможения, через силу, но как страстно…
Давненько она не играла столь вдохновенно, долго и бесплатно. Долорес просто отдавалась этой странной и непрерывно возбуждающей ее музыке. Она отдавалась ей и этой белой пустыне. И этому одинокому белому волку. Вся без остатка.
Наконец, изрядно подустав, Долорес чисто вывела последний протяжный полувой и неожиданно, но вполне закономерно выдохнула единственное знакомое ей лафландское слово:
