Энн Мэйджер - Куда падал дождь
Она подошла совсем близко. Пряди волос выбились у нее из-под заколки на затылке и рассыпались вокруг ее нежного личика шелковистыми паутинками. Глаза ее ярко светились; она нагнулась над ним и пыталась расстегнуть пряжку на левой руке.
– До чего же ты упрямый, только и знаешь, что головой об стенку биться. Правда, Дж. К. считает, что именно этот заскок делает из тебя отличного юриста.
Дж. К. лучше придержать язык за зубами. И ей тоже.
Ее духи проникали в его сознание, и он чувствовал одновременно дикое возбуждение и слабость. Вероятно, она и сама не знала, как она хороша, как действуют на него ее чары и как бешено ему хочется стать снова сильным и здоровым.
Пряжка наконец поддалась, и она стала массировать багровый след на запястье; пальцы ее двигались завораживающими кругами, ощущение было столь сильным, что кожа у него запылала.
Джонни лежал не шелохнувшись и затаив дыхание – столь неистово было искушение схватить ее освободившейся рукой, заставить почувствовать, что он действительно опасен, что он мужчина, а не размазня какая-то, чтобы валяться у нее в ногах и выклянчивать согласие остаться, раз она его развязала.
Сквозь полуприкрытые глаза он изучал ее влажные соблазнительные губы, длинную гибкую шею; от его взгляда не ускользнуло, как участился пульс в ямочке у шеи от этого массажа. Он сам себя ненавидел за то острое чувство желания, которое пробуждали в нем ее пальцы, за свою глубокую мужскую тоску по ней.
– Теперь другую руку, – процедил он сквозь стиснутые зубы.
– Только если обещаешь вести себя хорошо. Он что-то прорычал в ответ, и она отпрыгнула на безопасное расстояние. И остановилась с напуганным видом.
Ах ты черт! Джонни упорно смотрел мимо нее в окно.
Она не сдвинулась с места.
– Ладно. Обещаю, – со злостью выдавил он. Это ее, по-видимому, удовлетворило, потому что она обошла кровать, медленно проплыв в лунном свете. Но когда она дотронулась до него снова с той же нежностью, что и раньше, отчего у него по коже забегали мурашки и все его тело запылало и завопило, чтоб это повторялось и повторялось, он заметил, что на сей раз у нее самой трясутся руки, словно эти прикосновения и для нее были небезразличны. Зрачки ее огромных глаз расширились так, что вокруг этих черных дыр виднелось только тоненькое фиалковое колечко.
Надо как-то отделаться от нее, или будет поздно.
Она возилась с блестящей пряжкой, прикусив губы, и он вспомнил, что она делала это всегда, когда оказывалась в затруднительном положении. До него вдруг дошло, что она действительно боится его и не знает, что он может выкинуть, как только она освободит его.
Пряжка наконец поддалась, и он высвободил руку.
Она уставилась на него расширенными от ужаса глазами.
Сейчас ему ничего не стоит схватить ее.
Она хотела было убежать, но он сграбастал ее и что есть силы притянул к себе, несмотря на невыносимую боль в груди, где были сломаны ребра.
Он хотел причинить ей боль, до смерти напугать ее, чтоб она убежала и больше никогда не возвращалась, унизить ее так же, как унижало все его существо само ее присутствие, но, когда она упала на его сломанные ребра, лед в его сознании вдруг расплавился и вспыхнула нежность. Тело его пронзила боль. Он побелел, застонал, откинулся на подушку, тяжело дыша. На лбу у него выступили капельки пота. Его раздирала холодная ярость: он злился на себя и на нее, потому что ему стало стыдно за свою слабость.
Ему казалось, что она будет презирать его или сбежит, как только он ее отпустит.
Но она лишь сильнее прижалась к нему и погладила его по влажному лбу.
– О, Джонни, – проговорила она тихим и каким-то удивительно уютным голосом, – мы столько боли причинили друг другу. Я не хотела бы вновь мучить тебя.
Он отвернулся, но успел заметить, как побелели ее губы и побледнели щеки. Ее страх и беспокойство за него потрясли его, и он уже не мог себя вести столь жестоко. И в тот же миг Джонни понял, что погиб: с каким бы упорством ни пытался он ненавидеть ее, теперь он ее и пальцем бы тронуть не посмел.
Видно было, что она тоже ошеломлена потоком противоречивых чувств. Она дотронулась до его подбородка и повернула его голову к себе. Не в силах вымолвить ни слова, она подняла полные слез глаза и пристально посмотрела на него. Другой дрожащей рукой схватила его за лацканы халата.
– Зря я пришла.
– Тростиночка, – нежно отозвался он. – Это я во всем виноват. Я сам себя доканываю. Но сейчас все в порядке.
– Не надо было мне развязывать тебя, – сокрушенно прошептала Лейси. – Теперь я, пожалуй, пойду…
– Нет…
Она сделала попытку подняться, но он крепче прижал ее к себе. Руки его нежно ласкали ее напрягшиеся плечи, пальцы пытались разгладить напряженные мышцы на спине. Наконец она немного расслабилась и свернулась калачиком на его груди, словно котенок, пригревшийся в тепле.
– Я больше не буду, – бормотал Джонни тихим, задыхающимся голосом.
Лейси обвила его шею, прижалась к ней щекой и так лежала, словно в гнездышке, без движения, хотя внутренний голос говорил, что именно этого не следовало бы делать.
Потом она предприняла новую попытку выбраться и поднялась, но Джонни обхватил ее за талию.
На ресницах у Лейси блестели слезы.
– Не надо было мне приходить.
Как же она права и как же она искушает его!
– Верно. – Но голос его окреп, он выдернул заколку из ее волос, и они водопадом заструились по плечам. – Ты захватила меня врасплох. – Он перебирал своей смуглой рукой ее волосы, погружаясь в их благоуханный шелк, и в этот момент знал только одно: ничего на свете он не хочет – лишь бы держать ее в своих объятиях.
Больше всего ему нужно касаться ее и чтобы она касалась его, любить и быть любимым. Глубоко в мозгу билась мысль, что он уже целую вечность не знал женщины. И еще – что единственная женщина, которая была создана для него, причинила ему самую страшную боль.
Может, и слава Богу, что он никак не вспомнит, за что он ее ненавидит. Этакая отсрочка смертного приговора. Она возвращает его к жизни. Какое наслаждение смотреть на нее и касаться ее! Душа поет. Благодаря ей у него в голове шарики забегали, и обрывки воспоминаний начинают складываться в цельную картину, и белые пятна стираются.
А как хороша она на ощупь, как хороша! Его пальцы гладили ее тонкую шею, перебирали волосы на затылке. Кожа у нее была нежная, как лепестки роз, и теплая, как весенний солнечный день. Позволить ей остаться было крайне опасно. Но ему надо во что бы то ни стало разобраться со своей жизнью, а для этого необходимо вспомнить прошлое. Она пробудила в нем что-то такое, с чем он не мог справиться и чего не испытывал все эти два месяца.
