Игорь Матвеев - Любийца
Я вспомнила фото на стене в его гостиной: улыбающийся седой мужчина с усталым лицом и мягким, чуть печальным взглядом. «Наверное, твой отец был очень добрым человеком, Слава», — заметила я как-то. Он кивнул. «Знаешь, по утрам у нашего подъезда его всегда ждали бездомные собаки, он их подкармливал».
Сбив моего сына, потрясенный старик слег с инфарктом.
Оказавшимся для него роковым.
У меня был единственный ребенок, у Бондарева — единственный отец. Я любила Саньку, Бондарев — отца. И мы, пойманные судьбой в сеть невероятных и злых совпадений, одновременно лишились этих очень близких нам людей и теперь были готовы возненавидеть друг друга. Но ненависть не конструктивна, ненависть разрушительна. И она оставит после себя холодную пустыню, взамен которой уже никогда не будет ничего. Но главное: она все равно не вернет тех, кого мы любили.
Во мне совсем недавно зародилась новая жизнь. И ему, этому маленькому, как стручок гороха, зародышу совершенно все равно, был ли его отец убийцей, или героем, смалодушничал ли, скрыв преступление, или рискнул жизнью, спасая другого. Через девять месяцев, нет, теперь уже быстрее, мой сын (я почему-то думала, что это обязательно будет мальчик) придет в этот мир чистым и наивным, с большими изумленными глазами. Он подрастет и спросит, кто его папа и где он. Что тогда сказать ему? Что я лишила его отца добровольно? Или придумать трагически погибшего героя-летчика? Конечно же мой сын научится обходиться без отца, но от того, что человек с ампутированной конечностью привыкает к протезу, он не становится счастливее.
Только от меня зависит, как сложится жизнь моего ребенка.
Только от меня зависит, как сложится дальше и моя жизнь.
Что мне делать, Глеб?
26
Прошло две недели.
Точнее, двенадцать дней: с того последнего разговора с Бондаревым в моем мозгу словно включился некий счетчик, отсчитывающий сутки за сутками. Утром кто-то невидимый напоминал мне: пятый день, шестой… восьмой… — от чего и до чего?
Возвращаясь с работы, я обязательно просматривала входящие звонки. Нет, я по-прежнему не ждала звонка от Бондарева — если бы он захотел, то всегда мог позвонить мне на мобильник, — но я втайне надеялась, что звонок будет от Глеба. Не зря же он взял мой номер?
В пятницу вечером, нажав кнопку «Входящие», я обнаружила на табло штриховую линию: номер был не определен. Это заставило мое сердце забиться взволнованно. С мобильника на домашний мне вообще никто не звонил, значит, звонок был междугородный. Вряд ли это мать: с ней мы пообщались буквально пару дней назад, и у них с тетей Ниной все было в порядке. Неужели Глеб? Я проверила время звонка и увидела, что опоздала всего минут на десять: заходила в продуктовый купить что-нибудь на ужин. Сдался же мне этот йогурт!
Я включила телик.
Сериалы уже давно и основательно оккупировали все без исключения каналы. Все были без конца и без начала, а потому мне было без разницы, на каком из них остановиться. Я выбрала какую-то мелодраму. Присев на диван, открыла злополучный йогурт и приступила к вечерней трапезе.
И в это время раздался звонок.
Я вздрогнула и едва не опрокинула на колени пластмассовый стакан.
— Номер не определен, — бесстрастно изрекла прятавшаяся в моей старенькой «Руси» женщина.
Я отключила звук телевизора, и герои на экране с их липовыми страстями враз онемели. Я торопливо взяла трубку.
— Добрый вечер, — послышался далекий голос, который я могла бы узнать из тысячи. — Наташа?
— Глеб!
— Он самый. He разбудил? У нас с вами приличная разница во времени.
Боже, о чем он говорит? При чем здесь разница во времени?! Даже если бы он собрался позвонить в три часа ночи, я бы села у аппарата и ждала этого звонка!
— Не разбудили.
— Как вы, Наташа? Скажите, я был прав… ну, насчет этого?
— Да, — коротко ответила я.
— Значит, это не он?
— Не он…
— Я опять прав. Всегда прав, — даже на расстоянии я услышала в его голосе грустные нотки. — Из-за этого и трагедия, как в театре все равно.
Кажется, это была реплика генерала Хлудова из булгаковского «Бега».
— И вы знаете, кто? — осторожно спросил Глеб.
— Да. Я знаю, кто. Этот человек… умер.
— Значит, вы снова вместе? — произнес Глеб. — Я рад за вас.
Воцарилась тишина. В трубке что-то пощелкивало, статическое электричество — или как там это называется?
— Мы… снова вместе, — с легкой запинкой подтвердила я.
Но даже стократно подтвержденная ложь правдой, увы, не становится.
— Рад за вас, — повторил мой собеседник. — Прощайте, Наташа…
Я не успела больше ничего сказать: он разъединился.
27
Я взглянула на часы. Начало одиннадцатого. Наверное, он уже спит, он всегда ложился рано. Но я не могла ждать и начала торопливо одеваться.
И шагнула в ночь, лунную и прохладную.
Я даже не знала, что скажу ему, и надеялась: сердце подскажет. И почему-то больше не боялась, что застану в его квартире другую женщину — может быть, потому, что в тот, последний перед расставанием миг увидела его глаза — страдающие и любящие — и верила, что он еще не преодолел тот короткий шаг, отделяющий любовь от ненависти?
Такси не было, и я пошла пешком, все время ускоряя шаг. Потом не выдержала и побежала, стук каблуков гулким эхом отражался от стен домов. В одном из дворов подвыпившая компания подростков заулюлюкала мне вслед: «Эй, девушка, можно и мы с тобой?». Спасибо за «девушку», ребята.
Спустя двадцать или двадцать пять минут я стояла у подъезда его дома, с трудом переводя дыхание. Достала из кармана брелок с ключами, выбрала чип. Приложила его к светящемуся кружку на металлической поверхности двери — и вошла в подъезд. Поднялась на его этаж. Прислушалась: из-за двери квартиры не раздавалось ни звука.
Я минуту помедлила.
Позвонить или открыть… самой?
А, будь что будет! Я вставила ключ в замочную скважину, повернула и осторожно, как ночной вор, вошла в прихожую.
В квартире было темно и тихо. Так тихо, что было слышно, как на кухне капает из крана вода. Где он теперь спит? Остался на диване в гостиной или вернулся в спальню?
Я на цыпочках подошла к двери в гостиную. Прислушалась. С дивана доносилось размеренное дыхание Славы Бондарева. Тусклый лунный свет, проникавший в комнату через окно, освещал его лицо. Наверное, ему снилось что-то не очень приятное, потому что во сне он хмурился.
Я опустилась на край дивана, коснулась его руки, лежащей на одеяле, и прошептала:
— Слава…
Он пошевелился. Что-то пробормотал во сне.
