Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания
История начиналась с Абхэя, а затем быстро переплеталась с жизнями Махендара Пратапа и Пандита Хар Дэйала. Я был взволнован стилизованным повествованием, над которым работал. Книга должна была состоять из трех частей: история Абхэя; история Пратапа; история Пандита. Каждая часть заучивалась кодой: сонет эпохи королевы Елизаветы будет передавать сладкую печаль их жизни, связанную с бесконечны хаосом Индии. Я чувствовал, что с помощью стихов можно легко сделать выводы, которые трудно делать в прозе. К тому же меня привлекала новизна формы.
Страдая из-за страстных лекций отца о Ганди-Неру Абхэй, модный застенчивый юноша, хочет поступить в Национальную театральную школу и стать актером в Бомбее. Он носит джинсы, курит «Чармс», пьет пиво и в двадцать один год ласкает девушку в кино. Он понимает силу денег и хочет славы актера. Он думает, что его отец — чудак и пережиток своего времени.
Его отец, Пратап, в 1930-х в Пенджабе был восторженным юношей. В шестнадцать он слушал в Амритсаре речь Ганди, которая призывала молодежь пойти на жертвы. Пратап пришел домой, сменил брюки и рубашку с серебряными манжетами на кхади и пайджаму-курту, бросил колледж и присоединился к местной партии Конгресса. Все это было сделано против воли отца-тирана, которому он никогда не осмеливался перечить до того вечера, как услышал речь Ганди. Он возненавидел богатый образ жизни своего отца, то, как он лижет задницы белых офицеров, обращается с женщинами и слугами.
Пандит Хар Дэйал — твердый, добившийся успеха собственными силами человек. Он большого роста, больше шести футов, с выступающими, словно ручки велосипеда, усами. Пандит уверен, что люди — это то, кем они сами себя сделали, чта мир принадлежит тем, кто использует его ради своей выгоды. В юности он покинул бедный деревенский магазин сладостей своего отца и отправился в военный городок Лахор, убедил белого сахиба и получил контракт по поставке домашней птицы в бараки военного городка.
Через несколько лет поставка продовольствия и других товаров была полностью в его руках — от молока и зерна до одежды, обуви и обмундирования. Он стал хозяином трех хавели трех городах — Лахоре, Амритсаре, Дели — и большой фермы в деревне. Он ездил на чистокровных арабских скакунах, носил костюмы «Савиль Роу», курил трубку, ел за столом ножом и вилкой и купил первый моторизованный автомобиль в районе. К нему приезжали женщины из Карачи, Лукноу и Бомбея, чтобы развлечь его. Три его жены, пятнадцать дочерей и единственный сын наблюдали через резные мраморные стены, как в мерцающем свете факелов перед Пандитом, который гладил свои усы сначала левой рукой, а потом правой, кружились танцовщицы.
Я закончил первую часть иронической кодой, сонетом о сомнительной и цикличной природе свободы. О том, как мы пытались освободиться из одной тюрьмы, только чтобы попасть в другую. Потребовалось два дня, чтобы сочинить этот сонет.
Когда я его закончил, то провел целый вечер, подсчитывая количество напечатанных слов. Прошло почти две недели — без двух дней, Четырнадцать рабочих дней. Одиннадцать тысяч семьсот восемьдесят два слова. Тридцать четыре листа и один для коды. Затем я подсчитал звездочки и черепа в конце каждой страницы дневника, в котором я делал записи о ежедневной работе. Они были аккуратно выстроены в линию — красиво и легко нарисованные пятиконечные звездочки; черепа дались мне с большим трудом: глазные впадины, усмехающиеся зубы — и все.
Звезды обозначали занятия любовью с Физз.
Черепа — то, сколько раз я боролся со своим желанием в одиночестве.
Я насчитал пятьдесят четыре звезды и четырнадцать черепов.
Физз пока не читала ничего из написанного мной, но этим вечером я показал ей подсчеты первой части произведения. Мы сидели на кровати, на ней была желтая футболка без рукавов и юбка-клеш — в такой одежде она никогда не выходила на улицу. Она посмотрела на страницу, улыбнувшись только глазами.
Дней: 19
Рабочих дней: 14
Слов: 11782
Напечатанных страниц: 35
Звезд: 54
Черепов: 14
Она взяла карандаш и сделала свои подсчеты.
— Двести восемнадцать слов за звезду, — сказала она с насмешкой.
— Это хорошо или плохо? — поинтересовался я.
— Очень плохо-хорошо, — ответила Физз.
Это была наша фраза, обозначающая плохие вещи, но сделанные хорошо.
— Посмотри внимательно, — серьезно сказала она, посасывая кончик карандаша, — с таким счетом у тебя будут проблемы с жизненным лимитом Хемингуэя.
Я заметил, что у меня впереди годы, чтобы наверстать это.
Она поманила меня карандашом, я наклонился вперед и уткнулся лицом ей в подмышку, где волосы только начали расти, — запах ее чистого пота затуманил мне голову.
— На самом деле мне нужно сейчас работать, — сказал я.
— Иди, животное, — улыбнулась она, ударив меня карандашом. — Сопящая свинья не может создать великое произведение.
— Жизнь важнее литературы! — пробормотал я, зарывшись лицом туда, откуда исходил запах мускуса.
Раздевшись, Физз снова взяла бумагу — теперь мятую — и продолжила свои подсчеты.
— Восемьсот сорок одно слово за один череп, — сказала она, вращая карандашом. — Это не плохо. Это приемлемо.
— Вообще, все куда хуже, — сказал я.
— Почему?
— Если следовать версии Хемингуэя, тебе придется добавить четырнадцать черепов к звездам, а затем разделить на них слова.
Она это сделала.
54 звезды+14 черепов=68
Слов: 11782
— Раздели.
— О боже! — сказала она. — Это оргазм каждые сто семьдесят три слова.
— Да?
— При таком количестве оргазмов к тому времени, как ты напишешь три книги, ты израсходуешь весь свой жизненный лимит.
— Мне нужно прекратить писать? — спросил я.
Физз посмотрела на меня.
— Или мне…? — я поднял бровь.
— Да, — велела она, — немедленно.
— Тогда, — сказал я, — не больше.
— Мой герой! — воскликнула Физз.
Мы прочитали где-то, будто Хемингуэй считал, что каждому человеку в жизни отведено определенное количество оргазмов — поэтому их нужно считать. Когда мы шутили об отведенном нам лимите, все происходило слишком быстро и страстно. Но в тот раз нам не нужно было беспокоиться. Когда я закончил вторую книгу и стал придумывать коду, с вдохновением начались проблемы. Любопытно, что одновременно сексуальная активность — усилившееся страстное желание — тоже начала слабеть. На пятьдесят второй день после начала работы над книгой звезды и черепа в дневнике стали встречаться все реже и реже.
Скоро мое особенное положение в семье изменилось; она больше не брала инициативу в свои руки, и нам больше не грозило израсходовать лимит Хемингуэя.
