Марти Леймбах - Умереть молодым
– Грег, – наконец отвечаю я. – Мне больше всех понравился Грег.
– Грег – хороший парень, он приедет на похороны, – говорит Виктор. – Может, тогда и познакомишься с ним.
Внезапно перед глазами у меня возникает ясная картина тех событий, того, что случится позднее, что последует за смертью Виктора. Все эти лица, беспечно улыбающиеся на бесчисленных фотографиях в разных альбомах, обретут плоть и кровь именно в связи с этим событием. Как при блеске молнии возникает – что? Не воспоминание, потому что ничего еще не случилось. Но внезапно я с полной ясностью осознаю, что люди из альбомов существуют на самом деле, в реальной жизни, и что будущее – тоже реальность; Земля ежедневно вращается вокруг своей оси, и как мы ни упорствуем, как ни сопротивляемся, заставляет нас продвигаться вперед. В один прекрасный день я встречусь с этими людьми из альбомов, а Виктора уже не будет.
– Не говори так, – прошу я Виктора, – не хочу знакомиться с Грегом.
– Он очень красив, – не обращая внимания на мои слова, продолжает Виктор. – С Грегом невозможно соперничать.
Представляю, как с полок непрерывным потоком падают фотографии, бесконечное мелькание лиц.
– Виктор, – прошу я, – давай избавимся от «крысиного ружья».
– Что ты хочешь? Продать его?
– Ага, или отдать. Или выбросить. Может, отдать его этим ненормальным коллекционерам?
– «Крысиное ружье» нельзя выбрасывать, – тоном, не терпящим возражений, заявляет Виктор.
Смотрю на его пораненную руку. Беру его за руку, она горит, – то ли началось воспаление, то ли у Виктора температура, трудно сказать.
– Ты слишком красив, нельзя портить такую внешность. Грешно увечить себя, – говорю я.
– А по-твоему, я был красивым? Я имею в виду – на фотографиях? Я действительно казался тебе красивым? – допытывается Виктор.
– Да. По-моему, ты и сейчас очень красивый.
– Не дурачь меня.
– Честное слово, – убеждаю его. Когда мы с Гордоном гуляли по набережной в Бостоне, меня восхищала его осанка, его стремительная походка, земля как будто убегала у него из-под ног. И меня охватило острое чувство жалости к Виктору, который всегда ходит медленно. Виктор выступает важно, как танцор, легко касаясь ногами земли, что-то неземное есть в его походке. Как будто он идет по канату, протянутому между небом и землей, стараясь сохранить равновесие.
– По-моему, ты прекрасен, – говорю ему.
Виктор слушает, затаив дыхание.
– А если тебя спросят, Хилари: «Есть у тебя друг?», – что ты ответишь? Станешь открещиваться от меня или скажешь: «Есть, только он умирает»?
– Кто станет мне задавать такие вопросы? Виктор поворачивается на бок, лицом ко мне.
– Я задаю его тебе, Хилари, – говорит он. – У тебя есть дружок?
– Есть, ты, – произношу эти слова радостно, но чувствую себя при этом последней дрянью.
– Только я?
Киваю в знак согласия.
– Порой, Хилари, мне хочется получить от тебя другой ответ. Мне все кажется, что я взял тебя взаймы у мира и должен вернуть свой долг. Но ни за что на свете не отдам тебя. Тебе будет тяжело со мной. Придется вместе со мной пережить весь этот ужас.
Я киваю, не столько в знак согласия, сколько даю понять, что сама думаю так же.
– Хорошенькое дело! – говорит Виктор, обнимая меня. – Как же быть?
Глава IV
Какое-то время, после того как ушла с работы из ветеринарной клиники и еще не наткнулась на объявление Виктора в бостонском «Глобе», я жила у матери. У нее квартирка с двумя спальнями, устланными коврами, неподалеку от бостонского аэропорта. Квартирка своими размерами напоминает коробку из-под обуви и расположена в правом крыле стандартного здания. Над нами четыре таких же коробки и три – под нами. Я ненавижу мамину «квартирку», но она то и дело напоминает мне, что у нее есть дополнительная спальня, что я должна экономить деньги, а не выбрасывать их на ветер, снимая отдельную квартиру. В результате я перебралась к ней, заранее оговорив, что проживу у нее не больше месяца. Для меня это только временное решение вопроса.
Дело в том, что у меня была несбыточная мечта: записаться на вечерние курсы, заняться химией по программе высшей школы и затем возобновить занятия на ветеринарном факультете, имея на этот раз соответствующую подготовку – запас знаний по химии и несколько лет работы ассистентом ветеринара в ветеринарной клинике. Как всегда, меня одолевали сомнения, мне было трудно принять решение. Вообще-то ничего страшного в этом нет, я никогда не страдала комплексом неполноценности, но меня не покидало чувство, что все эти элитные заведения, будь то ветеринарный факультет или какой-то другой, – не для меня. Я тогда думала, да и сейчас уверена в этом, что подобное поле деятельности предназначено для других, а я по своим природным данным ниже этого уровня, от рождения обделена такими способностями. Моя мать старалась, чтобы я жила у нее со всеми удобствами, но строго придерживаясь установленного графика. Заботы о моем питании, прачечную, – все это она взяла на себя. Каждый день я находила у себя на столе записку, напоминавшую мне, сколько дней осталось до конца приема документов на ветеринарный факультет. Мать отдала мне самое лучшее стеганое одеяло, над кроватью повесила новую лампу, чтобы мне было удобнее читать, купила самую последнюю модель зубной щетки вишневого цвета. Выстроила целую батарею витаминов для приема на каждый день.
Мать работает на почте, она должна определять размеры почтовых сборов на все почтовые отправления или письма и проверять их соответствие установленным стандартам. За последние девять лет она только дважды ошиблась. Вставала она ровно в семь и каждое утро наставляла меня, как важно начать новый день в «хорошем темпе». Правда, пока длилось мое временное пребывание в ее когтях, я так и не усвоила, что следует понимать под «хорошим темпом». Она требовала, чтобы я не упускала из виду основной цели, – вот только что это означало? Я на самом деле не знаю, какой такой «основной цели» мне нельзя упускать из виду, более того – как эта «основная цель» выглядит. Меня так и подмывало сказать: «Мама, нет у меня «цели», но вместо этого я отделывалась молчанием. Она вырезала из газет и журналов статьи о женщинах, добившихся в жизни успеха, и приклеивала их скотчем к зеркалу в ванной. Статьи неизменно сопровождались фотографиями элегантных женщин с красивыми глазами и деловым выражением лица. И всегда это были какие-то незнакомые женщины; если они жили на белом свете, то, очевидно, были невидимками или обитали в иных мирах.
Но мать упорно считала, что я могла, должна была стать одной из тех исторических особ, живших только на страницах журналов. Она настойчиво добивалась от меня ответа на вопрос, каких высот я хочу достичь, на что нацелена, каковы мои следующие «шаги». Что бы ни происходило в мире, – самым важным оставалось обсуждение этих «ключевых вопросов». Она неодобрительно качала головой и бросала сердитые взгляды, если заставала за очередным сериалом. От ее бдительного ока нельзя было укрыться даже в ванной, и там она преследовала меня своими рассказами об успехах других дочерей, об их удачных замужествах, о том, чем они прославились. Она истязала меня расспросами о том, что я собираюсь делать, каковы мои планы. Изводила упреками, что я трачу деньги на дорогие духи, хотя прекрасно знала, что я их ворую. Сначала я собиралась прожить дома до начала следующего семестра, надеялась, что на этот срок у меня хватит сил игнорировать ее злобные попытки «наставить меня на путь истинный».
