Марина Полетика - Интернат для брошенных мужчин
– Ну… я пойду, – не зная, как закончить странную беседу, сказала Людмила Петровна. – Только с печкой осторожно. Не угорите.
Юрий молча наклонил коротко стриженную голову, то ли прощаясь, то ли в знак благодарности. Она выбралась на заснеженную улицу, постояла. И, вспомнив, повернула не к видневшимся вдали домам, а к покосившемуся домишке деда Семена. Он был уже дома, сидел у печки, курил. Выслушав рассказ Людмилы Петровны, крякнул, покачал головой, прикурил от старой новую папиросу.
– Не знаю, Людмила, – проворчал дед. – Чужой человек – он и есть чужой. Спалит тебе баню. И дом заодно.
– А выгоню – не спалит? – запальчиво возразила Людмила Петровна, сердясь оттого, что и сама понимала – зря она. – С досады и спалит. Пусть живет. Пустая баня стоит. В дом не пустила. Он с женой развелся, она его выгнала.
– Вот и бабка твоя такая же была, – с удовольствием сообщил дед Семен. – Анна-то Алексеевна. Всяку больну кошку-собаку в дом тащила, не говоря уже, если баба какая с мужем подерется, тоже к ней, переночевать, пока мужик-то не проспится. Никому отказа не было, добрая душа. Эвакуированных в сорок втором опять же полный дом, помню, набилося. Две или три семьи. Одни потом уехали, а другие до сорок четвертого году жили. Мальчонка ихний в огород к нам лазал за горохом. Мать моя его не гоняла, жалела, пусть, говорит, не убудет. Я еще подружился с ним. Помню…
– Семен Никифорович, – перебила пустившегося в воспоминания деда Людмила Петровна. – Вы уж, пожалуйста, присмотрите за ним. Ну, за Родиным этим. Туда не ходите, конечно, а так: в окошко да через забор. Чтобы пожар не устроил.
– В окошко – это можно, – согласился дед Семен. – Не беспокойся, пригляжу за твоим хахалем.
– Да ладно вам, Семен Никифорович, какие у меня хахали! Сын вон скоро бабкой сделает, не дай бог! – отмахнулась Людмила Петровна.
– Не скажи, Людмила. Ты женщина видная, фигуристая, мужики таких любят. Мне бы сбросить годков двадцать или тридцать, я бы сам к тебе посватался. А что? Ты одна, и я один, а вместе мы бы ух! – Дед Семен упер руки в бока и приосанился, изображая, очевидно, тот самый «ух».
Смеясь, Людмила Петровна, вернулась домой, и до самого вечера ее не покидало веселое настроение, с которого начался день.
А на следующий день опять явился дед Семен. Он выглядел озабоченным и был настроен серьезно.
– Слушай, Людмила, неладно дело-то, – сообщил он с порога. – Ты видела, что их там двое?
– Двое? – ахнула она. – Нет, я в баню не заходила, он в предбанник вышел, а я на улице стояла. Дверь прикрыл, я думала, чтобы тепло не выходило.
– Дак не все еще. Ты видела его, а почему мне не сказала?
– Что именно?
– Так с зоны же он, – пояснил дед Семен. – Оба с зоны. Эх вы, бабы. Увидела мужика и рассиропилась. У меня-то глаз наметанный.
– Так что же теперь делать? К участковому бежать?
– Подожди, Людмила. – Дед Семен уселся наконец на предложенную табуретку и положил руки на колени. – К участковому сходить можно, чтобы знал. Но я с ними поговорил. Справки у них есть, у обоих. Тот три года отсидел, а твой – год с копейками. Паспорт мне показал. Вроде чисто все.
– А делать мне что? Выгнать их? – волновалась Людмила Петровна.
– Так не собаки же они, – непоследовательно возразил дед Семен. – Говорю же, бабка твоя покойная и собаку…
– Но он же меня обманул!
– А ты спрашивала, сколько их там? – усмехнулся дед Семен.
– Нет, – призналась Людмила Петровна. – Я и подумать не могла…
– Дак что один мужик в бане, что два, тебе какая разница? Раз уж разрешила, дак пусть живут. Видимо, надо мужикам осмотреться. Это дело такое.
– Какое? – вдруг опять испугавшись, всполошилась Людмила Петровна. – А если они убили кого-нибудь? Ой, какой кошмар!
– Нет, за убийство год не дают, – успокоил дед Семен. – Три могут, а год – нет, так что твой точно не по этому делу.
– А второй?
– Второй – за экономику, – туманно пояснил дед. – Хорошие вроде мужики, у меня глаз наметанный. Да и пригляжу, если что, не беспокойся, Людмила. А к участковому сходи. Я для того и пришел. Порядок должен быть.
Через пару дней, проведенных в неведении (от деда Семена новостей не поступало) и в честной, но безуспешной борьбе с обыкновенным бабским любопытством, Людмила Петровна решила навестить своих жильцов. Должна же она убедиться, что все в порядке?!
По дороге зашла к деду, спросить, как дела, но его дома не было. Странно. Увиденное же в бане ее впечатлило настолько, что она дар речи потеряла. Еще на подходе Людмила Петровна услышала доносящееся из бани нестройное пение – это среди бела дня! Стучать не стала – очень надо стучаться в собственную баню, – распахнула дверь и замерла на пороге. Оба жильца во главе с дедом Семеном задушевно выпивали в предбаннике, разложив на свободном краешке лавки нехитрую снедь, похоже принесенную дедом. У них в хозяйстве уже и посуда была – три тарелки и три граненых стакана. Ложками-вилками, правда, обзавестись не успели, или дед Семен решил, что они без надобности, но капусту и огурчики поддевали руками. Еще на обед была картошка в мундире, судя по остаткам «мундира», аккуратно сложенным на газетке. Пели на два голоса: Родин солировал, дед Семен подпевал. Третий жилец вдумчиво дирижировал, но на него внимания не обращали.
– Та-ак… – зловещим тоном произнесла Людмила Петровна.
Родин испуганно замолчал на полуслове, дирижер, обернувшись, стал рассматривать посетительницу, стараясь сфокусировать на ней взгляд, что удалось ему не вполне. Дед Семен, махнув на нее рукой, продолжал выводить:
– А я-а пошла-а с други-им, ему не ве-ерится, он подошел ка-а мне удостовери-иться!
Допев, выдержал паузу, укоризненно посмотрел на Людмилу Петровну.
– Семен Никифорович! Как вам не стыдно?!
– А что? Ты не порть людям песню, Людмила.
– Среди бела дня. В моем доме. Напиваться, – отчеканила Людмила Петровна, переключившись с деда на постояльцев. – Мы так не договаривались!
Родин открыл рот, чтобы что-то сказать, но дед Семен его опередил:
– Людмила, ты, это, не шуми. Я виноват. Я пришел. И принес. Сегодня годовщина по моей покойной супруге, значит. Что мне было – одному пить? Люди голодные сидят. Тебе картохи жаль?
– Мне вашей картошки не жаль, Семен Никифорович, – пожала плечами Людмила Петровна. – Но пить среди бела дня?!
– Что ж нам, по ночам, что ли, пить? – удивился дед. – Что мы – воры какие?
– А песни зачем орать на все село? – выдвинула последний аргумент Людмила Петровна.
– Вот те на! Песни ей помешали! – хлопнул себя по коленками дед. – А ты слышала, как поет-то человек? Культурная ведь женщина, понимать должна в искусстве. Ан нет, туда же, орать, как моя Лизавета покойная. Та тоже, бывало, как бутылку увидит, так орать, а может, я и не пил вовсе. Так сидели хорошо, ладно! Эх вы, бабы!
