Наталья Калинина - Распахни врата полуночи
– Проверь еще раз вещи, – повторила она слова своего приятеля, оглядываясь на меня через плечо.
– Проверю, проверю. Хотя все самое ценное на месте. Кстати, Савелий ничего не сказал про то, что квартира – «нехорошая», – не удержалась я от небольшой шпильки в адрес подруги.
– Просто мы его об этом еще не спросили, – невозмутимо ответила та и, подцепив из пластиковой упаковки тонкий ломтик ветчины, отправила его в рот.
Вернулся Савелий, и мы с Ариной замолчали. Выглядел молодой человек уже гораздо лучше: на скулы вернулся румянец, выражение усталости сменилось улыбкой, глаза блестели. Челка у него была влажной, видимо, он не только мыл руки, но и умывался.
– Присаживайтесь, Савелий, – радушно пригласила я. – Арина уже налила вам чай и сделала бутерброды. Или вы хотете что-нибудь сладкое? У меня есть овсяное печенье, увы, не такая уж вкуснятина, но я сейчас на диете, поэтому не покупаю сладости.
– Нет, нет, и бутерброда достаточно! Знаете, эти видения отнимают достаточно сил, я после них себя не очень хорошо чувствую. Но холодное умывание и крепкий чай приводят в норму, – Савелий с готовностью сделал шаг по направлению к столу и вдруг, нахмурившись, изменил траекторию движения и подошел к подоконнику.
– Интересный предмет, – выдавил он, будто через силу, беря нож в руки.
– Да, Савелий, мы хотели у тебя про него спросить, – начала Арина, но молодой человек вдруг поднял руку, будто призывая ее к тишине, и подруга послушно замолчала.
– Интересно, – пробормотал он себе под нос. Я в волнении вытянула шею, рассматривая предмет в руках гостя. Реакция Савелия меня заинтересовала, и я затаив дыхание ждала, что он еще скажет.
Молодой человек тем временем прикрыл глаза. Не знаю, что в этот момент он переживал, что чувствовал или видел, но его лицо сменило несколько выражений, промелькнувших будто узоры в калейдоскопе. Вот брови удивленно взметнулись вверх, а рот округлился, будто собирался произнести букву «о». Мгновение – и я вижу озабоченно нахмуренный лоб и поджатые губы. Еще мгновение – и лицо разгладилось, приняв умиротворенное выражение. И тут же исказилось болью. Савелий даже закусил губу, словно сдерживая стон.
– Ужасно, – вырвалось у него.
Мы с Ариной смотрели на него во все глаза, забыв и об остывающем чае, и о бутербродах, ароматный мясной запах которых привлек Дусю. Кошка вскочила на стул и теперь принюхивалась к стоявшей на краю стола тарелке. На ее мордочке умильно отражалась глобальная борьба: с одной стороны, Дусе ужасно хотелось ухватить кусочек розовой влажной ветчины, раздразнившей запахом аппетит, но с другой – кошка старалась не забывать о том, что она – леди, которой не подобает воровать со стола. За этим было бы забавно наблюдать, но в это время наше внимание было приковано к Савелию.
– Ничего не понимаю! – воскликнул он, резко открывая глаза и бросая нож обратно на подоконник.
Мы с Ариной вздрогнули, а Дуся, воспользовавшись нашим замешательством, ловко подцепила когтем ближайший бутерброд. Ломтик ветчины шлепнулся на пол, кошка проворно соскочила со стула и метнулась с кухни со скоростью молнии, унося краденое лакомство в зубах. Инстинкты победили воспитанность.
– Я же вижу только прошлое, значит, и эта картина не может быть будущим, – жалобно пробормотал Савелий, почему-то глядя на меня то ли с испугом, то ли с сочувствием. – Да, да, я никогда не заглядывал в будущее, только в прошлое. Но этого не может быть!
– Савушка, что ты увидел? – ласково заговорила Арина, подходя к парню и кладя ладонь ему на плечо.
– Фабрику… Какую-то фабрику, – забормотал Савелий, вытаращив глаза, как безумный. Лицо его опять побледнело, над губой показались капельки пота.
– Что ты увидел? – от волнения я перешла на «ты». – Фабрику?
– Да. По всей видимости. Это какой-то цех… Да, цех, – зачастил Савелий и заметался по кухне, сопровождая слова взмахами рук. В этот момент он напоминал большую всполошившуюся птицу, даже голову склонял набок как-то по-птичьи. – Вот такой большой, – парень развел руками. – С плохим освещением, но света достаточно для того, чтобы разглядеть происходящее. С высокими потолками и широкими окнами, с кирпичными стенами. Еще я вижу двоих людей… Они стоят вот так, в дверях цеха. О чем-то спорят… Погодите!
Савелий остановился посреди кухни и, вновь прикрыв глаза, поморщился.
– Нет, три человека. Двое мужчин и женщина, которую я не сразу заметил. В руках у одного из мужчин нож, очень похожий вот на этот. И…
– Что «и»?! – хором воскликнули мы с Ариной, потому что Савелий вдруг замолчал. Вид у него был как у безумного: взъерошенные намокшие волосы, вытаращенные глаза, подрагивающие губы.
– Что произошло, Савелий?
– Убийство, – просипел он внезапно севшим голосом. – Этим ножом убили.
– Кого? – опять хором воскликнули мы с Ариной, испуганно переглянулись и вновь уставились на замершего посреди кухни ясновидящего. – Кого убили?
Он ответил не сразу. Скорбно посмотрел на меня, и этот его взгляд мне очень не понравился.
– Тебя, – вдруг сказал он. И в подтверждение своих слов указал на меня трясущейся рукой.
АНА МАРИЯ, 1933
Она опять видела его – человека-тень. Того, кому была обязана своим несчастным счастьем. Того, кто толкнул ее на грех ради святого дела.
Это было страшное существо, не оставляющее ее в покое с того самого дня, когда Ана Мария задремала в тени, отбрасываемой двухголовой скалой. Решение, которое предложил ей во сне этот темный человек, Ану возмутило. Никогда бы она не пошла на такое. Если бы… Если бы не Рамон, который, устав от ее слез и бесполезных попыток зачать ребенка, не перестал скрывать своего огорчения и уже не удерживался от упреков. Если бы не взгляд мужа – еще так недавно сияющий от любви, а сейчас потускневший, будто давно не чищенное серебро. Он не меньше Аны Марии желал ребенка. Но шли месяцы, складываясь в года, а детей у них все не было. «Наша любовь умирает, как семя, брошенное на неплодородную почву. Не дает всходов. Пустыня – вот наше будущее. Растрескавшаяся, сухая земля без единой травинки. Иссушит нашу любовь эта неудовлетворенная жажда, умрем мы без наших чувств», – так думала с отчаянием Ана Мария, бессонными ночами прижимаясь щекой к прохладной спине мужа. А когда она засыпала, к ней являлся черный человек и искушал своим предложением, как райским яблоком. Но куда хуже были сны, в которых Ана Мария видела пустыню. Чувствовала, как трескаются от жажды губы, как солнце выжигает на коже клеймо, как забивается в легкие горячий песок. Она мучилась, металась на влажных простынях, будила стонами мужа, плакала от бессилия на его плече. И ничего не могла изменить. Бог не давал ей детей, значит, оставалось заключить сделку с дьяволом.
