Ирина Алпатова - Набор фамильной жести
– А что я могу? – уж слишком воинственно вопрошала Татьяна, и Паша поняла, что она тоже расстроена. – Марыя пришла и взяла. А я что, мое дело маленькое.
– Куда ты его дела? – спросила сестру Паша, стараясь совладать с голосом.
– Утопила! – Машка смотрела насмешливо. – Вот взяла и утопила.
Паша не поверила ни на секунду, но все равно тяжело задышала, и Машка сказала, сжалившись:
– Да не пыхти, отдала я его, в хорошие руки.
Паша еще неделю вспоминала подарок и пыталась прикинуть, у кого это из Маниных знакомых действительно хорошие руки. И что-то ничего у нее не придумывалось.
Ну так вот, у Анатоля день рождения тоже обнаружился, и он вознамерился отметить его по-домашнему, в очень узком кругу. «По-человечески», как прокомментировала Татьяна, которая все это Паше и сообщила.
Татьяна к назначенному часу начала накрывать в гостиной стол, и Паша поняла, что ей пора уходить. Она позвонит Косте, и, возможно, они проведут этот день вместе.
Паша медлила, прикидывая, стоит врать Анатолю про срочное дело в выходной день или не стоит. Вряд ли он вообще про нее вспомнит, так что реверансы могут оказаться лишними и даже смешными. Ведь ее никто не приглашал, или ее присутствие подразумевается само собой? Зато Маня, как всегда, оказалась в отсутствии, и очень кстати. В общем, Паше следовало исчезнуть потихоньку.
И вот тут в дверь детской деликатно постучал Анатолий Юрьевич. Застигнутая врасплох Паша только глупо улыбнулась в ответ. Да-да, она тоже входила в круг избранных, то есть приглашенных. Раньше, когда ее «в общество» не выводили, ей хотелось «поприсутствовать» и хоть краешком уха послушать умные разговоры довольно известных и важных людей – кажется, Анатолий Юрьевич с другими и не общался. А теперь, когда он вкрадчивым голосом сообщил, что и Прасковью Николавну просит «не исчезать, как прекрасный сон, а осчастливить своим присутствием», то Прасковья Николавна тотчас поняла, что совершенно не хочет никого осчастливливать, она лучше сходила бы куда-нибудь с Костей. Паша отправилась к Татьяне на кухню – не смогла вовремя удрать, так хоть поможет чем-нибудь.
Когда же Паша, наконец, сообразила, что и Костя на дне рождения, само собой, будет? Да ничего она не сообразила, пока не услышала его голос в прихожей. Вот идиотка, обругала себя Паша и все никак не могла решить, как поступить – выйти к нему и чмокнуть как ни в чем не бывало? Или сделать вид, что она ничего не слышала, и поздороваться уже в гостиной? В конце концов Паша сказала с порога кухни: «привет» – и юркнула обратно. Ужаснулась было: а вдруг он сейчас явится следом и обнимет ее прямо при Татьяне, а еще хуже – поцелует? Костя не зашел, и Паша вздохнула с облегчением, а потом расстроилась, совсем немного.
– Хватит уже тут толкаться, иди к гостям, – велела Татьяна. – А то нехорошо получается, вроде как ты прислуга.
Да, маман этого точно бы не одобрила, но сегодня ей было не до них.
Паша тихонько заняла свое место за столом и огляделась. Костя сидел далеко от нее, ближе к Анатолию Юрьевичу. Естественно, а где же ему сидеть, все-таки родственник. Она попробовала перехватить Костин взгляд, но поняла, что это безнадежно. Еще бы, если его соседкой оказалась не кто иная, как Пашина сестра.
На Машке пылало нечто ярко-красное с золотом, Паша этого платья раньше не видела. Манины волосы сияли в свете хрустальной люстры, кажется, на них было даже немного больно смотреть, и Паша уставилась в свою пустую тарелку. Вот только тогда у нее появилось ощущение надвигающейся беды.
Дама, сидевшая неподалеку от Паши, негромко, с дотошностью инспектора, спрашивала своего соседа:
– Вон тот, с лысиной, Мирский, кажется, он теперь где? А эта, в бриллиантовых серьгах, она ему кто?
Просвещенный мужчина ей тихо отвечал.
Паша положила себе на тарелку кусочек чего-то очень аппетитного, но тут же поняла, что есть совершенно не хочется. На другом конце стола громко засмеялись. Ну, смех матери невозможно было перепутать ни с чьим другим, а вот Машка… Паша с удивлением взглянула на сестру – неужели именно Маня издает эти стонуще-призывные звуки? И давно она научилась так смеяться? Костя ни разу не посмотрел в Пашину сторону.
– А это кто? Ну, господи, рядом… – свистящим шепотом спросила любознательная дама. Паша посмотрела на нее в упор, и та торопливо отвела взгляд. А никто, подумала Паша и, не дожидаясь ответа смутившегося соседа, выскользнула из-за стола.
– Ты куда? – грозно спросила Татьяна, застукав ее в прихожей.
– Голова разболелась, хочу пройтись. – Татьяна так и осталась стоять с вытаращенными глазами.
Паша вернулась поздно, но дома никого не было. Надо думать, праздник продолжался где-то в другом месте. Костя в этот день так и не позвонил. Ладно, Паша дала ему сначала двадцать четыре часа на размышления, потом еще сутки и категорически запретила себе звонить первой. Напрасно запрещала, потому что, когда, так и быть, все-таки позвонила, Костя оказался недоступен.
Все прояснила Машка, которая в конце концов появилась дома, уселась на кухне пить кофе и общаться по телефону. Маня делала глоток, а затем протяжно говорила в трубку:
– Ну пааслушайте, Каанстантиин… Ну вы скаажете… тоже придуумали… пааслушайте…
Она успела выхлебать весь кофе, а Константин все говорил и говорил.
Нет, Пашу это «вы» нисколько не обмануло. Машка разговаривала и свободной рукой накручивала на палец золотистую прядь. Точно так же она, можно сказать, на Пашиных глазах обводила вокруг наманикюренного пальчика ее Костю.
Тут Паша позабыла про Татьяну, которая всем своим видом выражала протест против внеурочного Машкиного вторжения в свои владения, про маман, которая, возможно, могла все услышать, и возмущенно сказала:
– Нет, это ты меня послушай, Машка! Зачем он тебе? Он, между прочим, мой жених, если хочешь знать. А тебе он совершенно не нужен, ты ведь просто так, от нечего делать к нему лезешь. – Паше казалось, что она говорит совершенно спокойно, и Маня только из вредности цедит сквозь зубы:
– Что ты орешь? Какой еще жених? И это я к нему лезу, я?! Да твой женишок ноги готов мне целовать, он ко мне еще с осени подбирался, слюни пускал…
– Замолчи! Ты врешь… – Паша не сразу поняла, что еще один голос приказывает замолчать. Им обеим. На пороге кухни стояла разгневанная мать, с рдеющими на щеках некрасивыми пятнами, сверкающими, как лед, глазами… Боже мой, что же она, Паша, наделала! Ей захотелось убежать, немедленно, но она не могла, не смела оттолкнуть мать, загораживающую путь к позорному отступлению.
Паша затравленно огляделась: с одной стороны пылающая гневом Машка, с другой – маман. И как же они были похожи!
