Наталья Калинина - Малиновый запах надежды

Я сложила бумажный листок, убрала его обратно в конверт и взяла фотографию.

Тим, как фронтмен группы, стоял на переднем плане возле микрофона, без гитары, одетый в черные джинсы и черную футболку с какой-то абстрактной аппликацией, казавшейся агрессивной из-за преобладания в ней красного цвета. Прикрыв глаза, он с интимной бережностью обхватывал микрофон одной рукой. Вторая была забинтована. Чуть позади Тима, по обе стороны от него, стояли гитаристы, и на заднем плане – длинноволосый барабанщик и рыжеволосый клавишник. Обычная их расстановка.

Этот снимок мог оказаться с любого выступления – студенческого или с одного из концертов, которые Тим и его группа давали в местных клубах и ресторанах. Но это была фотография именно с прощального выступления в институте. Сомнений не возникало, потому что накануне того концерта Тим сильно повредил руку и выступал без своей неизменной гитары.

Тот, кто подкинул мне фотографию, тоже, как и я, присутствовал на последнем студенческом концерте и, значит, был из наших.

Осененная идеей, я включила компьютер, зарегистрировалась на модном в последнее время сайте «Одноклассники» и полночи провела за компьютером, просматривая все страницы пользователей, у кого в графе «Сообщества» было указано название вуза, в котором я проучилась всего два года.

Мне хотелось найти того, кто подбрасывал мне анонимки, но я не представляла, с чего начать, и выбрала такой путь. Может быть, тот, кто знал в прошлом меня и Тима, переехал, как и я, из провинции в Москву и нашел меня здесь?

Я внимательно просмотрела все страницы бывших студентов нашего педагогического. Тех, у кого в профиле Москва была указана местом проживания, оказалось всего трое, но ни один из этих пользователей не подходил по времени: все они окончили институт еще до того, как я в него поступила. Значит, встречать меня там никак не могли. Знакомых тоже не обнаружилось.

Я выключила компьютер и отправилась в кровать. Положив под подушку фотографию, попросила Тима навестить меня во сне, но приснился мне кошмар.

Я шла по заснеженному полю. На мне было то же платье, что и в прошлом счастливом сне, в котором Тим мне принес малину. Только сейчас оно оказалось изодрано. С трудом выдергивая босые ноги из глубокого снега, я брела против ветра к тому месту, где торчала черная коряга, напоминающая многорукого монстра.

Я шла, шла, шла, и уныние затапливало мою душу с каждым шагом. Я словно пила его, против воли, обреченно, осязая, как оно отравляет мою кровь и с ней разносится ко всем органам. Скоро все клеточки моего тела окажутся напитанными этим унынием, переходящим в отчаяние. И чем сильней я напитывалась им, тем различимей становились стоны, которые я вначале приняла за завывание ветра. И нельзя было определить место, откуда раздавались эти звуки. Они, словно воздух, окружали меня со всех сторон. И я брела в этом стонущем воздухе, который будто стал плотнее от наполнявших его звуков.

Я была отравлена унынием и отчаянием, словно ядом, приняв который, жертва не падает замертво, а еще какое-то время мучается перед кончиной. И как-то понимала, что мое «время», отведенное для мук, – это вечность. Вечность я буду умирать, терзаясь от уныния, которое уже трансформировалось в физическую боль. И как я видела посредине поля корягу, но никак не могла до нее дойти, так видела и мою избавительницу-смерть, которая с коварной улыбкой манила меня за собой, но при этом не торопилась заключить в свои объятия.

– Хва-ати-ит! – простонала я непослушными губами, закоченевшими от холода.

И бросилась бежать к коряге. Выбиваясь из сил, пыталась преодолеть несокращаемое, бесконечное, расстояние. Мне казалось, что, если я когда-нибудь добегу до коряги, оборвется и моя мука. Но как бы быстро, как бы долго я ни бежала, расстояние оставалось неизменным. Я лишь окончательно выбилась из сил и захлебнулась в отчаянии.

«Зачем... зачем... сделала... муки, какие муки!..» – среди стонов я стала различать отдельные слова.

– Хватит! – закричала я так громко, как могла, и... проснулась.

Футболка на мне оказалась влажной от пота. Меня колотило от озноба, и я, решив, что заболела, встала, завернулась с ног до головы в одеяло и в таком виде побрела на кухню за градусником.

Первым делом я включила чайник и уже после этого полезла в кухонный шкафчик, в котором хранила аптечку. Зажав под мышкой градусник, уселась на стул и подтянула босые ноги, пряча их под одеялом. Мне не хотелось двигаться. Я словно до сих пор была окоченевшая от холода и ледяного ветра. И мне подумалось, что жить одной – не сахар. Некому даже налить чашку чая, если ты болен.

Чайник уютно шумел, и я постепенно успокаивалась и согревалась. Мне уже не было так страшно, как в момент пробуждения, и вернулась способность думать.

Этот сон казался посланным мне знаком и имел какое-то отношение к событиям из прошлого, которые я забыла. Я старалась абстрагироваться от того, что этот кошмар не приснился, а был пережит реально. И просто забыть о нем. Но еще одна мысль вертелась назойливой мухой: он имел отношение и к недавно увиденному сну, счастливому, в котором Тим угощал меня малиной. Они – эти сны – являлись двумя сторонами одной медали.

Чайник автоматически отключился, я встала, чтобы налить себе чаю. Градусник показал нормальную температуру, и я повеселела. Выпив горячего чая, вновь вернулась в постель. И, засыпая, подумала, что на всякий случай съезжу в ту парикмахерскую, в которой остригла волосы в первый день приезда в столицу. Конечно, нелепо предполагать, что случайная женщина-парикмахер, которая помогла мне найти жилье, могла присылать мне анонимные записки. Но она была единственной в этом городе, кому я рассказала свою историю.

Последующие дни закружили в рабочем вихре. Я задерживалась в агентстве, и у меня совершенно не оставалось времени съездить в маленькую парикмахерскую в двух остановках от Сокольников.

За это время мне еще дважды подкинули анонимные послания. Но на этот раз они оказались еще менее информативными.

Я надеялась найти фотографии или какие-то объяснения, но в одном из конвертов была вырезанная из журнала реклама снотворного: упаковка с наименованием средства – «Баюн», бутылочка и художественно рассыпанные по поверхности стола таблетки.

Во втором находился настольный календарь за тот год, в который погиб Тим. Простой календарик: с одной стороны – месяцы, с обратной – реклама зубной пасты. Какое отношение зубная паста имеет ко мне?

Я рассердилась на анонима не за то, что он подкладывал мне «записки», а за то, что его намеки оказались слишком туманны. Бывают куда более откровенные авторы. К примеру, «доброжелатели», которые строчат обманутым женам длинные письма, разоблачающие неверность их мужей. Или просят некие суммы за неразглашение тайны. С такими «писателями» все понятно – либо желание «раскрыть глаза», а если называть вещи своими именами, вмешаться в чужую жизнь. Либо жажда наживы.