Светлана Лубенец - Фенечка для фиолетовой феи
– А куртка черная… вся в заклепках?
– Кожаная?
– Да.
– Есть и куртка! Ты не представляешь, как тетя Тамара ругалась, что Сережка хорошую вещь испортил. Даже на нашем участке были слышны ее вопли. А куртка, я тебе скажу, дрянь дрянью. Твой Германович ни за что бы такую не надел.
– Не может быть… – прошептала Ксения.
– Точно говорю! Он же у нас такой модник! А у родителей денег – куры не клюют! Одевают его, как звезду шоу-бизнеса.
– Да я не про то…. Какая же я дура…
– Кто другой, может быть, и спорил бы, а я так не буду! – тут же согласилась с ней Сыромятникова.
– У тебя, Ирка, тоже ума немного, – устало заметила ей Ксения. – Зря веселишься. Говорят, ты в Григорьева влюблена?
– А я и не скрываю! Сережка получше вашего придурка Германовича будет.
– Так вот, Сыромятникова, я здесь не с Германовичем была, а с Григорьевым…
– Чего ж ты мне про Стасика плела? – встрепенулась Ирка.
– Я не знала, – простонала Ксения. – Вернее, не хотела знать… Ты прости… Слушай, он тебе очень нравится?
– Да я ради него на что хочешь пойду! Видишь, даже за тобой на дачу приехала, школу закосила. А он все-таки… значит… с тобой? – Сыромятникова пожевала эту мысль губами, проглотила и спросила: – Тогда при чем тут Германович? Ничего не пойму. Ты меня совершенно запутала.
Ксения с жалостью посмотрела на сбитую с толку Ирку и вкратце рассказала ей историю своего знакомства с Ночным Мотоциклистом.
– И ты хочешь сказать, что все время думала, что тебя катает Германович? – возмутилась Сыромятникова.
– Нет. Сначала он говорил, что учится в другом девятом, в параллельном. А однажды его исчезновение совпало с болезнью Стаса, и я подумала… вернее, мне очень хотелось думать, что Ночной Мотоциклист – Германович… Мотоциклист мне говорил потом, что у него мотоцикл сломался, а я не поверила.
– Ну и зря. У него не мотоцикл, а развалюха. Без конца ломается. Старикашка он – времен молодости дяди Толи… ну… отца Сережкиного. Тетя Тамара все время за Сережку дрожит: вдруг мотоцикл прямо под сыночком развалится. Они все так ссорятся из-за этой колымаги – ужас! Прямо яблоко раздора, а не «Иж».
– Какая же я дура… – опять повторила Ксения.
– Возможно, у тебя еще и со слухом не все в порядке? Вы же не молчали, общались же как-то. Не поверю, что шлем до такой степени искажает голос, что не узнать! Неужели…
– В том-то и дело! – перебила ее Ксения. – Мотоциклист грассировал, как Стас.
– Чего-чего делал? – не поняла Сырок.
– Ну… картавил немного. Звук «р» у него такой – раскатистый.
– А-а-а! Так бы и говорила! Сережка тоже нечисто «р» выговаривает. Мы, между прочим, в первый класс втроем из одной группы логопедического детского сада пришли: я, Стасик и Сережа. Я в детстве свистящие и шипящие путала и неправильно их выговаривала. Как ты думаешь, что у меня означало «школькие шашуки»?
Ксения, улыбнувшись, сказала первое, что пришло в голову:
– Школьные шашлыки?
– Никакие не шашлыки, а скользкие сосульки. У меня все прошло, а у Сережки и Германовича – нет. Наверное, звук «р» труднее восстанавливается. Они, конечно, могут произнести правильно, если захотят. Этому в садике и учили. Но Стасику, я думаю, лень напрягаться, да и к чему? Девчонки и так в обморок падают от одного его взгляда. Вот взять тебя! Не успела к нам прийти, тут же в него втрескалась.
– Погоди, Ира. Разве Григорьев картавит? Я никогда этого на уроках не слышала.
– Много ты его слушала! И потом, он начинает «рычать» или… как ты говорила-то?..
– Грассировать…
– Вот-вот! Он начинает грассировать только тогда, когда очень волнуется. Поняла?
Покрасневшая до слез Ксения еле кивнула.
– Выходит, говоря с тобой, он все время волновался. Сечешь, Золотарева? – Сливочное лицо Сыромятниковой тоже начало наливаться краской. – А ты, между прочим, не заслуживаешь, чтобы из-за тебя люди так волновались. Согласна?
Ксения опять кивнула.
– Эх! – Ирка звонко шлепнула ладонью по подлокотнику кресла и криво улыбнулась. – Он не для меня… А я так надеялась, что записка тебе…
– Разве? Мне казалось, как только ты услышала про фиолетовый цвет, сразу решила, что записка написана тебе, и вроде бы даже обрадовалась.
– Ты не понимаешь… Я на этот сеанс по вызову духа специально навязалась, чтобы узнать о Сереже. Спросить хотела эту… – Иру передернуло, – эту косматую Даму про него. Видишь ли, я знала, что ему нравится Дианка, и вдруг что-то случилось. Он совершенно перестал смотреть в ее сторону. Я думала, вдруг он меня наконец заметил. А Резцова, между прочим, тоже понимала, что Григорьев к ней охладел, и злилась. Я, знаешь, думаю, что и она у старухи узнать о Сергее хотела…
– А разве ей не Германович…
– Нет! По Стасику сохнет Брошка, а Дианка, как подруга, ей только помогает. А с фиолетовым цветом я просто прикололась, как только увидела на бумаге компьютерный шрифт. Я сразу успокоилась, потому что поняла – это подстава.
– А как же та старуха в зеркале? Ты ведь ее тоже видела?
– Видела… Она мне иногда теперь ночью снится. Просыпаюсь, как говорится, в холодном поту.
– И что ты по ее поводу думаешь?
– Честно говоря, ничего… Хотелось бы думать, что девчонки и это подстроили, но они, по-моему, и сами здорово испугались. Помнишь?
– Конечно.
– Так что, Золотарева, тайну эту еще предстоит разгадать. И, возможно, нам с тобой!
– Каким образом?
– Пока не знаю, но мне очень хочется все это выяснить.
– Хорошо бы еще выяснить, кто лишних отметок в журнале понаставил, – вспомнила о своих неприятностях Ксения. – Не хочу за других отдуваться.
– А разве это не ты? – спросила Сыромятникова таким фальшивым голосом, что Ксения даже выронила на пол любовный роман, который до сих пор держала в руках.
– Ирка! Значит, это ты постаралась! Но зачем? – крикнула Ксения.
– Вовсе не я, – так же неубедительно отозвалась Сыромятникова, и ее коричневые глаза-изюминки совсем утонули в сдобных щеках.
– Брось, по тебе все видно. Еще раз спрашиваю: зачем ты это сделала?
Ирка молчала.
– Слушай! – затеребила ее Ксения. – Я не собираюсь на тебя стучать, но должна хотя бы знать, за что страдать буду.
– Врешь, что не стукнешь!
– Не вру. Ты же слышала, как я Инессе сказала, что это моих рук дело.
– Но она же не поверила!
– Ну и что? Я не собираюсь от своих слов отказываться, и стоять на своем мне нетрудно. Во-первых, я действительно журнал портила, а во-вторых, никто из взрослых все равно не поверит, что я только себе двоек наставила. Скажи, Ирка, зачем ты все это заварила? Что за грандиозный план ты вынашивала? Признаюсь, я ничего не понимаю.
