Эрика Джонг - Страх полета
Позднее я была способна написать об этих вещах и частично изгнать бесов. Позднее я была способна найти немецких друзей и даже немного полюбить их язык и поэзию. Но в первый одинокий год я была не в состоянии писать и заводить новых друзей. Я жила, словно в полном одиночестве, читала, гуляла, представляла, что моя душа выскользнула из тела и на ее месте поселилась другая душа, душа давно умершего человека.
Я исследовала Гейдельберг подобно шпиону, обнаруживая все не указанные в путеводителе пометы времен Третьего Рейха. Я искала места, где до сожжения стояли синагоги. После того как я научилась вождению, я заехала далеко в поле и нашла заброшенную запасную железную дорогу и старый поезд с надписью «рейхсбан» на боку (все новенькие блестящие поезда имели надписи «бундесбан»). Я чувствовала себя, как один из фанатичных израильтян, который выслеживал нацистов в Аргентине. Только я выслеживала мое собственное прошлое, мое собственное еврейство, в которое прежде неспособна была поверить.
Что меня сильно разъярило, я думаю, так это немецкий образ действий, измененный предохранительной раскраской, образ действий, говоривший о мире и гуманизме, но требовавший сражений на фронтах. Это было их притворство, к которому я питала огромное отвращение. По крайней мере, они могли бы прийти и сказать прямо и открыто: «Мы любили Гитлера», единственное, что могло бы придать вес их гуманности, их честности и, возможно, дать им прощение. В течение трех лет, что я прожила в Германии, я встретила только одного человека, который согласился с этим. При Гитлере он был нацистом, а теперь стал моим другом.
Хорст Хаммел заведовал маленькой типографией. Его письменный стол был завален высокими стопками книг, разными бумагами и другим хламом, он все время разговаривал по телефону, а если нет, то орал на съеживающихся от страха трех помощников. Он был пяти футов росту, с солидным брюшком, носил толстые очки янтарного оттенка, которые подчеркивали синяки под глазами. После того, как Беннет повстречал Хаммела, первое время он относился к нему, как к гному. В общем-то герр Хаммел (как я вначале его называла) знал английский язык хорошо, но делал грубейшие ошибки, которые подвергали опасности всю беглость его речи. Однажды, когда я сказала ему, что отправляюсь домой затем, чтобы приготовить обед Беннету, он ответил: — Если ваш муж голоден, вы должны идти домой и приготовить его.
Хаммел печатал все: от меню до рекламных объявлений или «Новостей Гейдельбергского клуба офицерских жен» — глянцевой газетенки на четырех страницах, усеянной типографскими ошибками, скверными стихами о бедственном положении офицерских жен, картинами толп матрон, вырядившихся в цветные шляпки, с орхидеями, приколотыми к корсажам. Они всегда принимали различные решения по улучшению обслуживания населения.
Для своего собственного развлечения Хаммел еще печатал еженедельную брошюру «Гейдельберг Арт унд Нев», состоящую из рекламы ресторанов, отелей, расписания поездов, телевизионных программ и подобной чепухи. Временами Хаммел издавал так называемый общественный выпуск и время от времени интервьюировал горожан, нанося им визиты.
После года охоты на нацистов в Гейдельберге (и странной серии самых необычных дел, которыми я пыталась занять себя и которые только усилили мою депрессию), я наскочила на Хаммела, который попросил меня быть его «американским редактором» и помочь ему увеличить количество англоязычных читателей его «Гейдельберг Арт унд Нев». Идея заключалась в том, чтобы завлечь их туристской колонкой и затем всучить рекламируемые продукты: розентальский фарфор, хаммелевские (никакой связи с ним) статуэтки, домашние качели, местные вина и пиво. Я должна была вести недельную колонку за двадцать пять марок (или за семь?). Хаммел мог бы запастись фотографиями и переводчиками и печатать немецкий перевод на первой странице. Я могла бы писать обо всем, что было мне интересно. Обо всем. Конечно, я согласилась на эту работу.
Во-первых, я написала о «сохранившихся» предметах — руинах замков, винных фестивалях, исторических ресторанах, странностях и окраинах Гейдельберга. Я привыкла обучать себя. Некоторое время я писала сатиру, выдумывая события, похожие на германо-американскую неделю дружбы или «Изумительный вечер» в городском зале. Временами я писала обозрения по искусству, живописи, об операх и дискуссиях, об архитектуре и музыке, доклады об исторических посетителях Гейдельберга, таких как Гойя и Марк Твен. Я узнавала множество интереснейших подробностей о городе, находила разговорчивых немцев, становилась небольшой знаменитостью среди городских жителей и армии почтальонов, получала щедрые угощения в гейдельбергских ресторанах, которые хотели быть описанными. Но был слишком большой разрыв между моими хрупкими, остроумными статейками об удовольствиях гейдельбергской жизни, и тем, что я действительно ощущала в Германии. Постепенно я становилась храбрей и была уже способна соотнести свои чувства и свое писательство. То, чему я научилась в этих статейках, впоследствии пригодилось мне, когда я занялась «настоящим писательством». Я стала ловкой, поверхностной и бесчестной. И постепенно набралась храбрости. Так же постепенно меня стала утомлять моя маскировка. Раз за разом я снимала маски: ироническую маску, маску псевдоразвращенности, маску равнодушия.
В своих назойливых поисках в городе теней я открывала главную тень: нацистский амфитеатр, располагавшийся на холме около Гейдельберга. Походы туда стали моим наваждением. Возможно, это происходило помимо моей воли. Я возвращалась туда снова и снова.
Он был построен в 1934 или 1935 году Молодым Рабочим Корпусом (я могла только представлять себе: молодые, здоровые блондины без рубашек на жаре поют «Дойчланд, Дойчланд юбер Алес» и без устали поднимают вверх куски песчаника…) Постройка скрывалась на склоне Гейдельберга, или Святой Горы, где находится хорошо известная гробница Одина. Я добралась до амфитеатра, проехав через реку от старого города вниз по широкой улице, которая ведет к пригороду; потом поднялась на Святую Гору, следуя указателям, к руинам базилики Святого Михаила. Сам амфитеатр не был нигде указан. Дорога петляла вверх через лес, свет рассеивался между деревьями, и я чувствовала себя словно Гретель, внутри страшного серого волка-фольксвагена, но никто не помечал мой путь хлебными крошками.
Пока я поднималась по холму и размышляла о страшных немецких сказках, бросающих напуганных маленьких девочек на произвол судьбы в дремучих лесах, внезапно заглох фольксваген. Опасаясь, что я вот-вот скачусь с горы вниз, я переключила передачи с третьей на вторую и спустя некоторые время застряла снова; в конце концов, я бы выкарабкалась на первой, но этого не пришлось делать, так как я была на вершине.
