Последний шанс для мажора - Елена Росси
Лисенок открыла мне дверь внимательно контролируя, как я выбираюсь из тачки. Да, меня шатало от слабости, тело медленно покрывалось холодным липким потом.
— Я буду у подъезда. На всякий, — раздался спокойный голос Камиля.
Пока я звенел ключами, Лисенок водила головой и знакомилась с новым пространством. Ключи дрожали в руках, я с седьмой попытки попал в замочную скважину, бранясь шепотом.
— Все еще не хочешь позвонить в скорую?
— Нет. Я крепче, чем кажусь, Лисенок.
Она не смогла сдержать улыбку:
— Ага.
— Могла бы сказать это с большей уверенностью.
Лисенок шумно вздохнула при виде кровавой дорожки на рукаве.
— Надо остановить кровь. Или ты все здесь перепачкаешь.
— Да, ты права. Сможешь сделать это в кухне?
— Конечно. Руки вымою.
Прежде чем обнаружить ванную комнату, Лисенок нашла маленький спортивный зал с тренажерами и просторную кладовую. Увидев полки с дорогим алкоголем в углублениях, слышно закашлялась — дух перехватило. В ванной вообще присвистнула от восхищения. Чем в ее представлении была ванная комната? Помещением два на два, куда заглядывают ненадолго, где моются, стирают, сушат белье, где хранят шампуни, бритвенные приборы и прочие гигиенические принадлежности. Где по стенам ползет грибок, трубы вечно протекают, в раковине и в унитазе ржавеют темные дорожки. А тут она попала в сантехнический Эдем: дизайнерская плитка на стенах, свечи в замысловатых подсвечниках, рукотерники лебяжьей мягкости, отделанные итальянскими кружевами.
Лисенок вернулась с аптечкой, и нашла меня уже без рубашки. Я переставил стул и оседлал его, положив руки на спинку.
На кухне она опять издала изумленный вздох. Необъятная, оборудованная по последнему слову поварского дизайна. Как и любую хозяйку, ее покорили холодильники, морозильники, духовки, микроволновая печь, полки с кофеварками, тостерами, портативная хлебопекарня и другая техника, назначение которой для меня самого было тайной.
На специальных подвесах висели сковородки, кастрюли, судочки, дуршлаки. И все опять-таки новенькое, не тронутое.
Едва сдерживая восторги, Лисенок распаковала все необходимое для обработки раны.
— Будет неприятно.
— Мне не привыкать.
— Я обработаю рану антисептиком, — предупредила она, и прижала к кровоточащему порезу ватный диск с дезинфицирующим средством.
Пришлось шумно вдохнуть от боли.
— Прости, — пробормотала она, морщась от жалости и сострадания ко мне. — Когда ты кинулся на подмогу тому парню… я успела заметила твои глаза. В них было столько решимости… Почему ты это сделал? Дело ведь не только в обостренном чувстве справедливости?
Глава 22
— Мне было одиннадцать, когда на меня накинулась свора из детдомовцев и отметелила за “все хорошее”. Отделали так, что сломали два ребра. Две недели мочился кровью.
— Так ты из детского дома? — спросила, стараясь максимально быстро сделать все необходимые манипуляции с обработкой раны.
— Мама Лара очень хотела второго ребенка, поэтому меня и взяли, — Тимуру было неприятно, и он даже не старался это скрыть. — Об отце я такого сказать не могу. Как она сумела его убедить в том, что меня нужно забрать из детского дома, до сих пор не понятно. Первое время отец с трудом вспоминал мое имя, сколько мне лет, что, я, вообще, есть. Я думаю, что он был просто рад, что жена перестанет глядеть на чужих детей с тоской и отчаянием. Кто уж из них не был способен зачать, я не знаю.
— А твои настоящие родители? — я с интересом смотрела в его лицо.
— Биологических родителей я не знаю, о родных братьях или сестрах слыхом не слыхивал.
— Надо сделать тебе укол обезболивающего и вколоть антибиотик. Есть на что-нибудь реакция?
— Если только паническая. Уколов с детства боюсь. Мне не удалось сделать ни одну прививку. Меня невозможно было удержать силой.
Нельзя смеяться. Нельзя смеяться. Нельзя смеяться.
— Пережить ножевое, но по-прежнему бояться уколов — почему бы и нет? Во время укола бывает больно всего несколько секунд. Потерпишь.
— Обещаешь, Лисенок? — Тимур обхватил меня руками за мои нижние девяносто и хитро прищурился, кусая нижнюю губу.
Демонстративно так!
— Смотрю уже не болит… Если лапать не перестанешь, то ответка прилетит.
То, что я ему по рукам тут же заехала, не особо помогло.
— Я уже понял, что милосердие и ты — несовместимые понятия.
Тимур довольно улыбался, руки по-прежнему лежали на моих ягодицах, и он сжимал их ладонями сильнее.
— Как наложу повязку, Камиль отвезет меня в отель, — я попыталась оттолкнуть от себя мужские руки, которые уже скомкали платье, норовя добраться до ног. — Спать…
Тимур опустил руки и перестал меня лапать. Вот так бы сразу.
— Спать? Как можно сейчас думать о сне? — Тимур рассматривал мое лицо. Плывя взглядом, задержался на моих губах, и по коже пробежал мороз. Он еще в парке на них смотрел. Как будто представлял, как будет меня целовать. Нежно, со страстью…
Поглядев на медицинскую иглу, я как-то резко засомневалась в том, что идея зашить рану самой так уж хороша. Но раз назвался груздем…
К крови я всегда относилась равнодушно, но все равно зашивать живого человека не слишком приятное занятие.
— Лисенок, представь, что тебе носки нужно заштопать, — подсказал горе-жених.
— Угу, очень горячие и тугие на ощупь носки.
Стежок за стежком, и вот женишок “починен”. Надо отдать ему должное — держался молодцом!
— Утром проверю, если не заживет, и, если совсем все плохо будет, тогда вызову скорую без отговорок, — пробормотала прикладывая к ране стерильную повязку и закрепляя пластырем.
— Кого ты зашивала до этого?
— Отчима… — замолчала.
Подушечки пальцев на руках начало покалывать — знакомое ощущение.
Тимур расценил мое молчание по-своему.
— Плохой был отчим, раз пришлось зашивать.
В висках запульсировала кровь. Со страшной силой меня стало бросать то в жар, то в холод.
— Настоящая скотина. В детстве перед сном, мы с Кристиной скрещивали пальцы. Не потому, что говорили неправду. Мы боялись пьяного отчима. После смерти матери, он часто пропадал на заработках. Мы жили со старой слепой бабулькой. В одиннадцатом классе он нарисовался, как ни в чем не бывало. Начались пьянки, побои, утренние раскаяния и вечерние возлияния. Кончилось совсем плохо. Как-то днем, бабули не было, я прибежала с магазина. Захожу в дом, а там он, Кристину пытается приласкать, — от воспоминаний каждая мышца в моем теле натянулась, зазвенела. — Я… я впала в какой-то полубессознательный ступор, схватила нож… с диким криком… — вытерла не прошенную слезу, пробежавшую по щеке.
— Выжил? — Тимур резко и шумно вздохнул.
— Да, но он не хотел, чтобы соседи узнали.
