Вера Колочкова - Благословение святого Патрика

Так продолжалось год… Целый год – ни туда, ни сюда. Вроде и есть семья, а на самом деле нет никакой семьи, так, пустая обертка от шоколадной конфеты. Машка к тому времени уже восьмой класс заканчивала, большая была девочка, все понимала. Но в один из вечеров все решилось…

– Ухожу я от тебя, Лиза. Чего так смотришь, не поняла, что ли? Совсем ухожу.

– Я поняла, Герман. Ты уходишь.

– Так, понятно… Спокойно к этому решила отнестись, да? Значит, тебе все по фигу, да? Истерику устраивать и в ноги падать не будешь?

– Нет, Герман, не буду.

– Вот-вот… – выставил он в ее сторону обвиняющий указательный палец, – вся ты в этом и есть, как на ладони… Скучная, никакая, поганка бледная. Тебе с книжками интереснее жить, чем с живым мужиком! Вот и читай теперь свои книжки, хоть сверху, хоть снизу, хоть задом наперед, а мужика около тебя не будет, мужик-то – тю-тю, ручкой сделал!

– Я понимаю, Гер, не надо ничего говорить. Тебе вещи помочь собрать?

– Да? Вещи собрать, говоришь? А может, это ты соберешь свои вещи? Забыла, в чьей квартире живешь? В моей ты квартире живешь! И скажи спасибо, что с моей дочерью! А иначе бы… А, да что с тобой говорить…

Он принялся яростно кидать в чемодан пиджаки и брюки, пыхтел обиженно, как будто именно он в этой ситуации был оскорблен и брошен. Потом повернулся к ней, спросил тихо, с надрывом:

– Ну, спроси хоть, с кем я тебе изменил… Неужели тебе все равно, я не понимаю? Мужик навсегда уходит, а она молчит… Ведь выгоню, совсем разозлюсь и выгоню, не молчи!

– С кем ты мне изменил, Герман? – спросила скорее автоматически.

– А, ну тебя… Ладно, я собрался, кажется. К Машке я буду часто приходить. Когда захочу, поняла? В любое время! А ты… Ты живи пока. А там видно будет… И попробуй мне только хахаля какого-нибудь сюда привести! Да и вообще, не только сюда… Узнаю про любого хахаля, ни минуты здесь не останешься. Поняла?

Схватил чемодан, шагнул в прихожую, больно задев ее плечом, громко хлопнул дверью. А она осталась стоять посреди разоренного семейного гнезда. Жалела, конечно, что все так неказисто получилось… Может, и впрямь следовало на прощание истерику закатить? Чтоб ему не так обидно было?

Снова в прихожей хлопнула дверь – Машка пришла. Заглянула в комнату:

– Что это, мам? Вещи все разбросаны…

– А это папа от нас ушел, Маш.

– Куда?

– К другой женщине. Но сказал, что часто приходить будет. К тебе.

– А… Ну, понятно.

– Чего тебе понятно, Маш?

– Да потому что все так говорят! Ты, мол, мне дочка, независимо от того, живу я с твоей мамой или нет… Как будто дочкам от этого легче! И вообще… Не расстраивайся ты так, мам! Чего ты, в самом деле… Ну, хочешь, я с ним разговаривать не буду, когда придет? Вообще-то имею право! Получается, он меня тоже как бы бросил!

– Я не расстраиваюсь, Маш. И не надо, пожалуйста, никаких демаршей в сторону папы.

– Ну, это уж мое дело… Вообще-то обидно, мам. Давай замок в двери поменяем, а? Пусть знает… Что я тоже обиделась…

– Нет, Маш. Не будем мы замок менять.

– А ты чего, испугалась, да? Или надеешься, что он вернется?

– Нет. Не в этом дело. Просто папа… Ну, в общем… Дал мне понять, что я к его квартире никакого отношения не имею.

– Ну, это он погорячился, по-моему! Ты ж здесь прописана!

– Да. Прописана. Но ты ж знаешь нашего папу.

– Да ничего он тебе не сделает! Не посмеет! Я не позволю, мам!

– Спасибо, дочь… Защитница ты моя. Ну, давай уборку начнем, что ли?

Потом, через месяц, был развод. Официальный. В процедуре принимала участие новая подруга Германа, высокая красивая девица, «сисястая-губастая», как нелицеприятно выразился о ней бывший свекор. Пока стояли в очереди в зал судебного заседания, девица жалась неприлично к Герману, стараясь устроить руку в кольцах поближе к причинному месту. И смотрела на нее надменно, как победительница, катая жвачку во рту и очень сексуально двигая губами.

Он пришел к ним на другой день после развода, в сильном подпитии. Долго сидел на кухне, обхватив голову руками. Потом поднял на нее взгляд, полный тоски и ненависти, произнес медленно, разделяя слова:

– Еще раз тебе повторяю, чтоб ты четко уяснила. Запомни, это моя квартира. И ты живешь здесь потому, что я тебе пока разрешаю. Поняла? Пока – разрешаю.

– Поняла, Герман.

– Пока Машка не вырастет. Поняла?

– Поняла.

– Ну, все. Хорошо, что поняла. Вторые ключи я себе оставляю. Когда захочу, тогда и приду.

Тяжело поднялся, прошел, шатаясь, в прихожую. В дверях оглянулся, произнес хмуро:

– Чего смотришь? Иди давай, книжки свои читай… Теперь уж никто не помешает…

Липовая аллея кончилась, вечернее солнце ненавязчиво ударило по глазам, словно возвращая ее в день сегодняшний. День как день, в общем. Надо жить, надо исполнять свои жизненные обязанности. К примеру, в магазин зайти надо. Хлеба купить, какой-нибудь сносный полуфабрикат на ужин… Машка должна быть дома после занятий, но, скорее всего, поленится ужин готовить. Да, еще печенья не забыть к чаю. Там, за углом, хороший супермаркет есть…

Открыв дверь своим ключом, спросила привычно:

– Маш? Ты дома?

По лицу появившейся в прихожей дочери поняла – что-то не так. Подумалось даже – опять Герман заявился… Стаскивая с ноги босоножку, округлила в испуге глаза, дернула вверх подбородком – что?

– Да там Женька опять в расстроенных чувствах, мам… Плачет на кухне…

– А… Ну, понятно… – вырвалось у нее с невольным облегчением.

Женя сидела за столом, утирала тыльной стороной ладони мокрые от слез щеки. Глянула на нее, проговорила, заикаясь:

– Из… вините, теть Лиз… Опять я у вас…

– Да ничего страшного, Женечка. Ну, давай, рассказывай, что там у тебя…

– Да не у меня! У меня-то как раз все в порядке! Просто не могу я с ней, не могу…

– Ее опять бабка до нервного срыва довела, мам, – торопливо пояснила присевшая рядом с Женей Машка. – За то, что ночевать не пришла.

– Нет, ведь, главное дело, позвонила ей, предупредила, что у подруги ночевать остаюсь! А она мне – все врешь, говорит… Тебе лишь бы по мужикам шляться, породу Иваницких позорить… По каким мужикам, теть Лиз? Еще и шляться, главное… Со мной никто и никогда так не разговаривал, честное слово! Да я бы и не позволила никогда! А тут, ради какого-то паршивого завещания, терпеть приходится… Я маме позвонила, сказала, что в общежитие уйду. А мама говорит – терпи, так надо… Не могу я такого терпеть, не могу!

– Женечка, успокойся… Твоя бабушка старый человек, научись не обращать внимания, я тебе уже говорила…

– Ага, старый человек! Этот старый человек вовсю приспособился из меня кровь пить, как вампир! Вот мама сама бы с ней пожила! Хотя маму ей не разгрызть, зубы сломает… А папу она еще с детства до костей объела, папа для нее питательной ценности не представляет, он отработанный материал. Вот я иногда, теть Лиз, думаю – как он с ней жил-то? Наверное, это она сделала его таким…