Измена. Право на сына (СИ) - Арская Арина

— Более того, — врач пожимает плечами, — наложены свежие швы. И надо сказать профессионально.

— Уля? — Светлана заглядывает мне в лицо. — Ты что-нибудь знаешь? Кто его.

— Я не знаю, — шепчу я, и меня ведет в сторону.

Меня усаживают, суют пластиковый стаканчик в руки.

— И какие прогнозы? — тихо и обеспокоенно спрашивает Виталий.

— Ставим сейчас антибиотики, проводим вентиляцию легких, — врач едва заметно хмурится, — возможно, потребуется переливание крови. Высокий риск образования тромбов. Сейчас все довольно непредсказуемо. Следим за состоянием.

— Вы должны его спасти... — всхлипывает Светлана. — Это наш единственный сын.

— Делаем все возможное.

И я опять отключаюсь от реальности на несколько секунд. В нос бъет резкий запах, и раздается строгий женский голос:

— Чего расклеилась?

Пухлая медсестра сует мне под нос ватку, пропитанную нашатырным спиртом. Я пытаюсь от нее отмахнуться, и она зло хмурится.

— Ишь какая, — а затем разворачивается и плывет прочь по коридору.

— Уля, откуда у него ножевое ранение? — Светлана касается моего плеча.

— Да ты будто его не знаешь, — Виталий нервно приглаживает седые волосы ладонью. — Вспомни, как он загнал себе осколок в пятку и ничего не говорил. Он ведь даже не хромал, а потом чуть ногу не потерял.

— Что? — переспрашиваю я.

— Ему восемь лет было, — Светлана вздыхает и блеклым взглядом смотрит перед собой. — Кажется, это было только вчера.

Я хочу убежать и спрятаться в темном уголке, чтобы никто меня не нашел. Даже Дина с Артемом, который может стать сыном убийцы.

— Он сильный, — шепчет Светлана, продолжая глядеть перед собой пустыми глазами. — Он выкарабкается. Ради Тёмочки. Он не оставит его без отца.

Я на грани. Я почти готова все рассказать. И я не уверена, что это желание быть честной. Я хочу вывалить правду на родителей Макара, чтобы мне самой стало легче, чтобы они разделили со мной эту ношу и задавили во мне своим гневом и криком едкое чувство вины.

— Я выйду подышать, — встаю и плетусь к дверям.

Тенью выхожу на крыльцо и сажусь на покосившуюся лавочку. Складываю ладони на коленях и покачиваюсь из стороны в сторону.

— И каково ему сейчас копаться во внутренностях своей жены? — доносится обеспокоенный шепот и запах сигарет. — Помрет еще и все. Сольется или руки на себя наложит и останутся их дети сиротами.

— Полная жопа, — отвечает голос помоложе. — Ладно помрет, а может инвалидом остаться.

— Ты что такое говоришь?

— А что?

— Какая же ты дура, а. Просто слов нет.

— Я бы предпочла смерть.

— Точно дура, — фыркает голос постарше. — Готова детей сиротами оставить.

— У меня нет детей.

— Вот когда будут, тогда и поговорим.

— А я поэтому детей и не хочу, — вздыхает молодой голосок, — родишь, а потом с тобой такое. И ведь тут каждый день что-то с другими да происходит.

— Привыкнешь.

Через минуту мимо меня идут пожилая медсестра и молодая рыженькая санитарка.

Закидывают в рот леденцы и останавливаются.

— А у тебя кто? — медсестра прячет руки в карманы штанов и хмурится.

— Муж, — едва слышно отвечаю я.

— вот и замуж не хочу, — шепчет ей в ответ санитарка. — Влюбишься, выйдешь замуж, а потом его еще хоронить.

— И что с мужем-то?

— Заражение крови.

— Если вовремя привезли, выкарабкается, — медсестра хмурится. — Не раскисай .

— Так могут органы пострадать, — санитарка чешет щеку.

— И чего ж ты не врач тогда? — медсестра зло зыркает на нее.

— Меня на экзаменах завалили, — огрызается та. — ты уже спрашивала. И да, заражение крови — это серьезно. Это тебе не простуда.

— Куда серьезнее быть такой дурой. Это точно не лечится.

— Хорош трепаться! — на крыльцо больницы выходит та самая медсестра, которая ватку с нашатырным спиртом под нос мне пихала. — И если вы опять курили, я на вас жалобу накатаю. Курили? Эй, — переключается на меня, — красавчик твой сам уже дышит.

— Насколько красавчик? — спрашивает шутливо санитарка.

— Ты бы постеснялась, тут его жена сидит.

— Чего мне стесняться? — энергично шагает к крыльцу. — Мне из-под него утки, возможно, придется выносить. Содержимое в них одинаковое, вне зависимости красавчик там или нет. И это, кстати, сразу всех выравнивает в моих глазах.

— Что естественно, то небезобразно, — пожилая медсестра вздыхает и ковыляет к крыльцу.

— Безобразно, — фыркает санитарка и зло собирает волосы в хвост, — и платят за это безобразно непростительно мало. И мне сегодня операционную, похоже, придется отмывать от крови. Почему в мои ночные смены вечно происходит что-то подобное?

Люди умирают, болеют а для медперсонала — это рутина и работа. В стенах больницы происходит трагедия за трагедией, за которыми скрываются тайны, ошибки и прожитые года, но перекуры под ночным небом никто не отменял.

— все будет хорошо, — санитарка оглядывается, — нового найдешь, если что. Ты же красотка.

Получает от медсестры подзатыльник:

— Какая же ты дурная, Дашка. Тебя бы за твой язык повесить на заборе.

Глава 29. Доброй ночи

Мама целует мои руки и плачет. Чувствую себя так, будто меня пробили арматурой сотни раз, а после придавили бетонной плитой. Вместо мозгов — слизь, а глазные яблоки словно надули ядовитым газом. А можно сказать проще: пропустили через мелкую мясорубку, а после из фарша, который успел подпортиться, вновь попытались слепить человека.

— Макарушка.

Темное пятно рядом с ней спрашивает меня голосом отца:

— ты как?

БОЮСЬ, что я не могу ответить. Язык распух и прилип к небу, поэтому я лишь закрываю глаза. Хочу обратно в темную тишину, в которой я слился с пустотой и стал ничем. Там за гранью нет Макара, который очень любит усложнять себе и другим жизнь.

Перед тем как нырнуть в темноту, за долю секунды перед глазами пролетела вся моя жизнь. Да, очень тривиально, но впечатляюще, да так впечатляюще, что я бы предпочел после этого не открывать глаза.

Ребенком был сложным, подростком мрачным и вечно недовольным, в юности разбавил все несчастной любовью, а после вылупился в мужика, который живет „лишь по четкому плану и без лишних эмоций, и из всего этого выбивается Жанна.

И речь тут не о любви, дикой страсти или одержимости. Если Уля сорвалась в истерику, физическое насилие и поножовщину, то меня переклинило на ее сестре.

Почему?

— Макар, — шепчет мама, — Уля тоже здесь. Она рядом. Ты нас всех напугал.

И почему, когда Уля застукала нас на кухне, мне полегчало, будто я вскрыл гнойник, который давно зрел и прорывался наружу? И ведь я прекрасно понимал, что Жанна — хитрая и пронырливая дрянь, которая решила спихнуть сестричку.

Лену все устраивало, и наша связь могла бы длиться годами, как хроническая болезнь, а вот Жанна стала катализатором, который бы рано или поздно рванул.

И я был в курсе того, что Уля каждый день с утра пораньше, обычно в одно и то же время спускается на кухню. Растрепанная, сонная и уставшая. Да, Дина права. Я хотел, чтобы моя жена узнала о моих изменах, увидела во мне ту грязь, которая копилась годами и на которую я сам не хотел смотреть, ведь ее бы пришлось вычищать, как и гной из моей раны в боку.

Вычищать, промывать, а после пришлось бы задаться вопросом, кем в итоге я хочу стать и кем встретить свою кончину. Мерзавцем, который может похвастаться лишь удачными сделками? Так и напишем на моем мраморном надгробии «Разводил партнеров на миллионы и выгодные для себя условия»?

Издаю, хриплый смешок, который расползается в легких болью.

— Что, Макарушка? — мама сжимает мою ладонь. — Поговори со мной.

И сыном я хорошим не был, чтобы принять эпитафию, полной материнской и отцовской любви. Встречи по расписанию, разговоры рассчитаны по минутам и лишены теплой радости и искренней заинтересованности.