Горький вкус предательства (СИ) - Янова Екатерина

Да, моя девочка, дай подышать ещё минуту.

Нет, не даёт. Отталкивает меня, отодвигается. Я ловлю её руку, глажу нежные пальчики. На одном из них ещё остался след от кольца, которое я дарил. Вспоминаю тот день, когда она бросила его к моим ногам. Я тогда снова её обидел. Натыкаюсь пальцем на лёгкую шероховатость на ладони, вспоминаются её руки.

– Это что, малышка? – рассматриваю внимательно едва заметные следы.

– Это уже неважно, – забирает ладонь.

– А где ты была все те дни, – тяжело сглатываю, потому что вспоминаю слова Игната про мороз.

– Это неважно тоже, – окончательно холодеет её голос. – И не нужно было подписывать это всё ради меня.

– Нужно. Я тебя люблю, – обнажённо звучит мой голос. – Я хотел сделать тебе больно в тот день, и сделал, но это не помогло тебя забыть.

– Замолчи, – болезненно зажмуривается она.

– Я знаю, что не заслужил прощения, и оправдаться мне нечем. Я просто скажу, пока ещё могу. Ещё раз. Я тебя очень люблю.

– Нет, Никита, – усмехается она. – Ты любишь только себя. Ты просто всё ещё маленький недолюбленный мальчик, который бьёт в ответ всех, кто задевает его чувства.

Сказать на это мне нечего.

– Наверное, ты права, потому что слишком хорошо меня знаешь.

– Да. Поэтому я понимаю, почему ты всё это натворил, знаю, ты любишь всей душой и разрушаешь так же. Меня ты разрушил, от души. Сломал, так что можешь быть собой доволен.

Бьюсь беспомощно головой о стену.

– Но ты ведь сильная. Ты сможешь собраться и жить дальше.

– Смогу, Никита. Я смогу. Без сердца тоже можно жить. Просто я теперь буду знать, что любить очень больно, а значит, я больше не допущу в своей жизни такую ошибку.

И мы снова молчим. Потому что нет таких слов, чтобы вымолить её прощения. И я чувствую почти на физическом уровне, как между нами вырастает холодная бетонная стена.

Вдруг где-то далеко раздаются крики, выстрелы, шум. В наш подвал с грохотом распахивается дверь, влетают люди в масках с надписью на спине ОМОН.

– Заложники найдены, – сообщает один из них в рацию.

И я понимаю, мы спасены от лап Волынского. А вот от чувства вины меня теперь никому не спасти…

Слов нет, да и не исправишь уже ничего словами. С трудом сползаю со стула, сажусь у стены, рядом с ней. Тело – месиво, всё болит, но это ерунда. Внутри горит сильнее.

– Алиса, – хриплю я.

– Нет! Не говори ничего, – вытирает она слёзы.

Оживает, встаёт, хватает полотенце, возвращается, тревожно рассматривает моё лицо. Внутри у меня всё дрожит от её близости, от её пронзительного взгляда. Хочется её обнять, поцеловать, знаю, что я больше этого недостоин, знаю, что потерял это право, поэтому позволяю себе только смотреть. И она не отводит своих ясных глаз.

Какой же ты мудак, Никита, как ты мог поверить этим мразям? Тупой, сука, идиот. И теперь ты просрал единственное светлое, что было в твоей никчёмной жизни.

Алиса прикладывает влажное полотенце к моей разбитой брови, всхлипывает, гладит по взъерошенным волосам. А я кайфую от этого забытого, непередаваемого чувства её прикосновений.

– Прости меня, – хриплю я.

Алиса начинает всхлипывать чаще, я сгребаю её в объятия, она отчаянно утыкается в мою грудь, я вдыхаю её запах, улетаю.

Да, моя девочка, дай подышать ещё минуту.

Нет, не даёт. Отталкивает меня, отодвигается. Я ловлю её руку, глажу нежные пальчики. На одном из них ещё остался след от кольца, которое я дарил. Вспоминаю тот день, когда она бросила его к моим ногам. Я тогда снова её обидел. Натыкаюсь пальцем на лёгкую шероховатость на ладони, вспоминаются её руки.

– Это что, малышка? – рассматриваю внимательно едва заметные следы.

– Это уже неважно, – забирает ладонь.

– А где ты была все те дни, – тяжело сглатываю, потому что вспоминаю слова Игната про мороз.

– Это неважно тоже, – окончательно холодеет её голос. – И не нужно было подписывать это всё ради меня.

– Нужно. Я тебя люблю, – обнажённо звучит мой голос. – Я хотел сделать тебе больно в тот день, и сделал, но это не помогло тебя забыть.

– Замолчи, – болезненно зажмуривается она.

– Я знаю, что не заслужил прощения, и оправдаться мне нечем. Я просто скажу, пока ещё могу. Ещё раз. Я тебя очень люблю.

– Нет, Никита, – усмехается она. – Ты любишь только себя. Ты просто всё ещё маленький недолюбленный мальчик, который бьёт в ответ всех, кто задевает его чувства.

Сказать на это мне нечего.

– Наверное, ты права, потому что слишком хорошо меня знаешь.

– Да. Поэтому я понимаю, почему ты всё это натворил, знаю, ты любишь всей душой и разрушаешь так же. Меня ты разрушил, от души. Сломал, так что можешь быть собой доволен.

Бьюсь беспомощно головой о стену.

– Но ты ведь сильная. Ты сможешь собраться и жить дальше.

– Смогу, Никита. Я смогу. Без сердца тоже можно жить. Просто я теперь буду знать, что любить очень больно, а значит, я больше не допущу в своей жизни такую ошибку.

И мы снова молчим. Потому что нет таких слов, чтобы вымолить её прощения. И я чувствую почти на физическом уровне, как между нами вырастает холодная бетонная стена.

Вдруг где-то далеко раздаются крики, выстрелы, шум. В наш подвал с грохотом распахивается дверь, влетают люди в масках с надписью на спине ОМОН.

– Заложники найдены, – сообщает один из них в рацию.

И я понимаю, мы спасены от лап Волынского. А вот от чувства вины меня теперь никому не спасти…

Я никогда не вникала, на чём вообще сколотил состояние Марк Адамович, знала, что у него есть какие-то акции, недвижимость, что его состояние весьма прилично. Но ни сумм, ни каких-то ещё деталей я не знала, поэтому полностью доверяла в этом вопросе Игнату.

Возвращение на родину стало для меня тяжёлым испытанием. Всё здесь напоминало о тех событиях и людях в прошлом, от которых я так старалась убежать. И если раньше мне удавалось блокировать память и не вспоминать, то здесь всё навалилось разом.

Моя мать отбывала срок в колонии, как и Артём Волынский.

Где сейчас обитал Никита, я понятия не имела. Дом по соседству выглядел достаточно безжизненно, но одного взгляда в его сторону хватило, чтобы в душе всколыхнулась старая рана.

Нет, сейчас она уже не вызывала такую острую боль, как раньше, но тоска не унималась.

Вспыхнула она с новой силой, когда однажды утром в окно своей спальни я увидела в соседнем дворе одиноко бредущего мужчину. С трудом, но я его узнала. Это был Никита.

Никита очень изменился. Увидь я его в толпе, точно бы не узнала. Строгое тёмное пальто, классическая причёска, щетина на лице.

Но даже не это странно. На улице сегодня холодно, как будто на дворе не конец лета, а уже середина осени. Ветрено, дождливо. Что он делает здесь? Зачем одиноко бродит по неухоженному, неуютному двору?

Достаю телефон, ловлю его в объектив.

Зачем ты это делаешь, Алиса? Ответа нет, но и остановить себя не могу.

Увеличиваю изображение, чтобы рассмотреть Никиту лучше.

Грустный, хмурый, напряжённый. Повзрослел за это время настолько, что сейчас в нём трудно узнать того борзого мальчишку, каким он предстал передо мной в первый раз.

Что сказать, судьба изменила нас обоих. Я теперь тоже совсем не та беззаботная глупенькая девочка, которая бросалась в омут чувств, не думая о последствиях. Теперь у меня дочь, и, пусть и фиктивный, но муж.

Внутри сильнее захлёстывает тоской о несбывшемся.

Всё, Алиса! Прекрати!

Закрываю штору, решительно отхожу от окна.

Ты перевернула эту страницу. У Никиты своя жизнь, у тебя своя.

Иду в спальню к дочке. Прислушиваюсь, ага, проснулась моя крошка. Захожу, Ариша лежит в кроватке, теребит любимую игрушку, лопочет с ней на своём детском языке.

– Проснулась, моя зайка, – подхожу ближе.

– Ма-ма-ма, – садится, тянет ко мне ручки. – Иша ам-ам.

– Да, кушать пора, согласна. Пойдём, я тебя покормлю супчиком.