Поцелуев мост - Наталия Романова
«Жрать» и Федос подходили друг другу сильнее, чем плебейское «кушать». Вот опять, для чего мне в лексиконе слово «плебей»? Оставалось вспомнить «поклажу» или «карне». Скажу больше, мне самой «жрать» подходило намного больше.
Мы вышли на улицу, вдохнули полной грудью запах моря и… шашлыка. Если ароматы водорослей, озона и горячего песка едва ощущались, то запах дыма и жареного мяса щедро разливался по улицам, вызывая обильное слюноотделение.
Долго страдать не пришлось, мы завернули практически в первый попавшийся ресторан, интерьеры которого внушили доверие Федосу — высокие кувшины с узким горлом, чеканка на подносах в высоких окнах-витринах, распахнутых настежь, одержали победу над невесомым средиземноморским интерьером, — и наелись там почти до колик в животе.
Всё разнообразие калорийных блюд, начиная с хинкали и хачапури, для которого не пожалели сыра, и до тех самых ароматных шашлыков, оказалось за нашим столом, от которого я впоследствии отходила, едва держась на ногах. Федос же довольно погладил себя по животу и уверенно заявил, что до ужина, пожалуй, хватит. Я решила не уточнять — до ужина какого именно дня. Время подходило к пяти часам.
Потом мы бесцельно таскались по улицам. Я в восхищении смотрела по сторонам, пища от восторга рядом с каждой пицундской сосной. Пушистая, густая, с длинным, не острыми иголками. Красавица!
Пришли на пляж, где уселись на два шезлонга, но в итоге оказались на одном. Сидеть в одиночестве не так интересно, как с Федосом, пусть он и сыпал анекдотами на грани приличия. В конце концов, это был Федос — я не ожидала от него великосветских манер, более того, впала бы в ступор от подобного зрелища.
Федос был Федосом, с ним даже Крис Хемсворд не мог конкурировать. Да что там, сам Тор не смог бы заставить меня так отчаянно ржать — смехом звуки, исходившее от моего тщедушного тела, назвать было невозможно, — и поедать на пляже варёных раков, запивая ставшим тёплым пивом.
Видела бы меня в этот момент мама! Уверена, я бы покраснела с головы до ног и облилась холодным потом от осознания, насколько разочаровала её. Вот только… всё равно продолжила бы пить пиво, есть раков и смеяться над фривольными шутками Федоса.
На пляже мы оставались до заката, полюбовались на оранжевый огромный шар, опускающийся за линию горизонта. Наблюдали, как последние лучи уходящего дня скользили по глади моря, окрашивая его в сине-пурпурный цвет.
Потом гуляли по освещённой фонарями набережной, по центральной улице, естественно, зашли на ужин. Федос снова поглощал мясо в промышленных масштабах, что не помешало ему заказать порцию пеленгаса на гриле с овощами, как у меня в тарелке. А ближе к полночи — снова взять три порции барабульки и лопать, глядя на чернющее море там, за белой, светящейся в электрическом свете балюстрадой и придумывать небылицы про боевых афалинов.
Утром я проснулась больная. Вернее сказать, я не проснулась, я вывалилась из вязкого, как гудрон, сна, пытаясь одновременно с этим открыть глаза. Болело всё, абсолютно всё, даже пальцы на ногах. Кожу же на плечах, груди, животе и бёдрах жгло, щипало и одновременно скручивало папиросной бумагой.
Медленно сползла с кровати. Это было не так-то просто сделать — простыня, которая ещё ночью была мягкой, шелковистой на ощупь, в одночасье превратилась в наждачную бумагу. Зашла в ванную комнату, включила свет, зажмурилась, будто мне в глаза сыпанули песка. Наконец, сумела посмотреть в зеркало…
Что ж, на меня смотрела проститутка с картины Пикассо «Авиньонские девицы», та самая, с правого нижнего угла, которая навеяна образом африканских масок. Вслед за великим Матиссом я была вынуждена признать, что именно «Авиньонские девицы» — ключ к дальнейшему развитию живописи, а именно — к кубизму.
Другими словами, на меня смотрело жуткое, красное нечто, с перекошенным, опухшим лицом. Для достоверности изображения я даже прикрыла один глаз с отёкшим веком.
— Японское коромысло! — услышала я за своей спиной.
От неожиданности шлёпнулась на край ванны, едва не свалилась. При рождении не только таланты и красота обошли меня стороной, грация тоже. Ещё и ощущения от холодной поверхности к ногам были сравнимы с соприкосновением с серной кислотой. Опыта у меня не было, но именно такое сравнение пришло мне в первое мгновение.
— А-а-ай! — запищала я от щиплющей боли, отталкивая руку Федоса, которой он ловко и споро перехватил моё падающее тело.
— Едрён батон… — задумчиво проговорил Федос.
Поставил меня на ноги, внимательно посмотрел на лицо, да-да, той самой Авиньонской девицы, которая навеяна африканским периодом в творчестве великого мастера. Осторожно, невесомо прикоснулся к оголённым плечам, нахмурился и сделал совершенно странное — поцеловал меня в лоб.
Вернее, сначала мне показалось, что он целует. Эдакий Тор без трусов оставлял поцелуй на красном лбу обитательницы Парижского борделя начала двадцатого века.
— Да у тебя температура, — выдал Федос. — Не меньше тридцати восьми, а может и все сорок два… или три.
— Сорок три не бывает, — возразила я.
— В общем, много! — подвёл итог Федос. — Давай, я отнесу тебя в кроватку, а сам за врачом сгоняю, — продолжил он.
— Не надо врача, — попыталась я протестовать, когда меня подняли на руки, а потом осторожно, как вазу из богемского хрусталя, опустили на кровать. — Сметанкой нужно помазать, — вспомнила, что делала бабушка, когда я обгорала на море.
И не только на море. Обгореть я умудрялась даже Питерским прохладным летом. Одновременно и обгореть, и простудиться в нашем дворе могла только я.
— Сметанкой? — уставился на меня Тор без трусов, а я как-то забыла смутиться по поводу наготы и того, что этот самый, академически прекрасный половой орган накануне побывал во мне. Член Федоса. Во мне. Н-да. Прикрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы научиться левитировать. Вдруг получится подняться над постельным бельём, нещадно царапающим кожу. — Сметанкой знаешь, что будешь мазать? Лекарство нужно и врач, лучше два врача — для альтернативного мнения! — закончил Федос тираду, буквально запрыгивая в льняные брюки и на ходу накидывая рубашку.
Я открыла глаза, услышав хлопок двери. Попыталась свернуться калачиком, чтобы как следует пожалеть себя, в итоге смогла только растянуться морской звездой. И в кого я только настолько бестолковой уродилась? Нет, в кого понятно — в папочку родимого. Но почему? По-че-му, блин? Что за странная игра произошла в зарождающемся в утробе матери организме? Словно доминантные и рецессивные гены поменялись
