Самая белая ночь - Ася Лавринович
Эти разговоры меня обижали и казались страшно несправедливыми, ведь я не делала ничего ужасного. В девятом классе я решила: раз уж ругают, то за что-то. Тогда и возникли в моей жизни сорванные уроки и бесконечные вызовы к директору… Забавно, что Оля меня во всем поддерживала. Мы подговарили класс устроить бойкот химичке, активно прогуливали, а лет с пятнадцати еще и принялись посещать вечеринки, на которые нас проводила Олина старшая сестра. Примерно в то же время я определилась с будущей профессией. На многочисленных тусовках мне встречались стильные, интересные и неформатные ребята, и тогда я еще больше загорелась модой. Мы с Олей втайне от моей мамы даже записались в одно модельное агентство, и я приняла участие в нескольких показах и фотосессиях… Да, благодаря Маркушовой мои школьные годы прошли ярко, творчески и очень по-бунтарски. Жаль, что после наши пути разошлись. Оля поступила в театральный, а в первое лето на первом курсе укатила по студенческой программе в Америку, встретила там парня, да так и осталась в Штатах. Некоторое время мы поддерживали связь, но потом Оля вышла замуж, родила двойняшек, занялась духовными практиками, и у нас совсем не стало общих интересов…
Мама часто плакала. Я не оправдывала ее надежд – училась неважно, слишком ярко одевалась и красилась, еще и на фотосессии ходила… Все они были более чем скромные, но маму сам факт сводил с ума. Она даже пару раз не пускала на съемки, ссылаясь на подскочившее из-за меня давление. Папа в этой истерии не принимал особого участия. Он всю жизнь слепо обожал маму, а мое воспитание его не интересовало. С отцом мы практически не общались. Зато между собой родители продолжали общаться ласково: «Солнышко, зайчик, котенок…» Они друг в друге души не чаяли, и, наверное, со стороны казались образцовой парой. А вот я в их присутствии всегда ощущала себя недостойной и лишней. Зато меня всегда поддерживали бабушки. Несмотря на преклонный возраст, они были более продвинутыми и современными, нежели мама. И пусть основной кризис в наших отношениях с родителями давно прошел – мама все-таки смирилась с моим выбором профессии, в наши редкие встречи я чувствовала себя неуютно, будто испортила ей жизнь.
Мама пропустила меня в квартиру и внимательно осмотрела:
– Солнышко, мне кажется или ты поправилась? Налегаешь на эклеры? – начала она.
Я непроизвольно схватилась руками за лицо, потрогав свои щеки.
– Но не переживай, тебе идет. Ты была уже слишком костлявой, зайчик. А это тоже не есть хорошо для молодой девушки и ее репродуктивной системы.
Это было в мамином репертуаре – незаметно оскорбить под предлогом благих намерений.
– Сейчас поставлю чайник, и все вместе попьем чайку, – лепетала мама. – Саша! Там Варенькая пришла, эклеры принесла. Как ты вовремя, котеночек. У нас с папой к тебе очень серьезный разговор.
Я знала, что ничем хорошим наши семейные «серьезные разговоры» не заканчиваются, и мое сердце тревожно застучало. Так и знала, что не нужно было приезжать.
Мы с мамой прошли на кухню. Пока я усаживалась за стол, меня снова критически осмотрели.
– Что это на тебе сегодня надето?
Я непроизвольно сжалась. На мне был тот самый зеленый сарафан, в котором я накануне встречала Федю. Этот цвет очень шел к моим светлым волосам и зеленым глазам, но мама нашла к чему придраться.
– Слишком яркое и короткое, – вынесла она вердикт. – К тебе мужики на улицах не пристают?
– Ах, если бы нашелся хоть один доброволец, – мрачно отшутилась я. Но мама мою шутку не оценила.
Громко зашумел старый электрический чайник. Когда на кухню вошел папа, мы с мамой в напряжении молчали. Отец, как обычно, был весь в своих мыслях. И это просто чудо, что сегодня я застала его дома. Даже в отпуск он обычно пропадал в клинике либо, что бывало намного реже, – на даче.
– Привет, папа! – бодрым голосом поздоровалась я. Мне не хотелось сегодня ссориться, поэтому мамины упреки я пропустила мимо ушей, стараясь никак не реагировать.
– Привет, зайчонок, – задумчиво отозвался папа. – Ты как? Как твоя Агнесса?
– Агния, – поправила я. – Хорошая.
Вообще-то Агния ни с того ни с сего впала в депрессию, чем, честно говоря, меня испугала. Но я решила об этом умолчать.
– Это вы о дочке Даниила Евгеньевича? – спросила мама.
– О ней, о ней, – кивнул папа.
– Не водит мальчиков? – не отставала мама.
– Просто пачками, – откликнулась я, – брюнетов, блондинов, рыженьких, мулатов… На любой вкус, в общем.
– Зайчонок, мне это не нравится, – нахмурилась мама.
– Мулаты или блондины? – уточнила я.
– Такие разговоры.
– Брось, Ирина, разве не ясно, наш зайчонок шутит? – подал голос папа, задумчиво гипнотизируя чайник.
Наконец тот вскипел и отключился. Стало намного тише. Из открытого окна доносились детские счастливые крики и птичий щебет. Мама разлила чай, поставила на стол коробку с моими эклерами. Чаепитие проходило преимущественно в тишине. Мама не спешила начинать серьезный разговор, и это тоже было в ее репертуаре: заинтриговать и измучить неведеньем. Но я из упрямства молчала и ни о чем не спрашивала.
– А сессия твоя как? – спросил папа. Ему единственному надоело терпеть эту неловкость.
– Сойдет, – туманно ответила я. А родители и не настаивали на подробностях. Им неинтересна моя будущая профессия. Вот если бы я училась на медицинском – другой разговор. – Сдаю с божьей помощью, – добавила я.
– Хоть без долгов? – все-таки уточнил отец.
– Обижаешь, – откликнулась я.
Училась я на бюджете и, в отличие от школы, с большим интересом. Проблем в универе у меня обычно не возникало.
– Ну и славно, – не слишком довольно отозвался отец. Он так и не смог смириться с тем, что я не пошла по его стопам.
Мама молча жевала эклеры и демонстративно не касалась темы моего образования.
– Так что там за разговор? – все-таки первой
