Отдай, детка! Ты же старшая! (СИ) - Козырь Фаина

— Раздавишь! — шмыгнула носом Даринка. — Пойдем руки мыть и за стол. Я в зале накрыла.

— В зале? — удивился Иван. — Зачем?

— Руки мой и приходи! — скомандовала Горянова. — Остывает же. Там узнаешь…

Иван сладко потянул носом и поспешил в ванную… Даринка же метнулась на кухню, прихватив тарелки с мясом и картофелем, и поспешила в зал, чтобы успеть внести завершающие штрихи.

Когда в дверях комнаты появился Иван, Горянова смотрела на него почти в упор, поэтому четко видела, как мгновенно сползает с его лица улыбка, как бледнеет лицо и как он, вцепившись глазами в стол, хрипло и судорожно выдыхает. Ничего не понимая, Даринка замерла.

— Когда ты уезжаешь? — вдруг яростно и зло спросил он, отрывая взгляд от стола.

И от холода и невероятного льда в голосе Ивана Горянова окончательно растерялась.

— Откуда ты… Я не уезжаю…Сейчас…. Я хотела рассказать…

— Не уезжаешь? Разве? — он так и стоял в дверях, цепко следя глазами за ее лицом и читая там каждую эмоцию. — Или это просто вопрос времени?

— Вань, — испуганная не на шутку, Горянова не знала, что и подумать, — я никуда не поеду, если ты против…

— Я против! — крикнул он. — Против! И убери все это! Свечки эти убери! Вино! Бокалы эти гребаные! Что б я не видел!

Иван развернулся и вышел. Громко хлопнула входная дверь. Горянова осталась растерянно стоять у великолепного стола…

Вы, наверное, замечали, что время — категория непостоянная? Оно то замирает в одной точке, то скачет — не остановишь? Вот и Даринка, там, у стола, ощущала какую — то бесконечную петлю, все время возвращавшую ее мыслью к побледневшему лицу Пименова и его перекошенному рту. Все произошедшее настолько не укладывалось у нее в голове, настолько не похож был сегодня на себя привычного Иван, что Горянова просто отказалась бы поверить в эту реальность, если бы не услужливая память, крутившая отвратительную сцену раз за разом.

— Даже так? — минут через пять спросила она саму себя вслух.

В невероятной тишине квартиры были слышны стрелки старых часов. Они отбивали свой неумолимый ритм. И ее голос странным эхом разлетелся по ставшему вдруг пустому пространству комнаты. Именно эта пустота трезвила голову. Горянова развернулась к столу и стала механически, по — привычке, все убирать. Потому что романтический вечер закончился, так и не начавшись. Первыми небрежно перекочевали в коробку едва удерживаемые подрагивающими руками бокалы, потом также, без раздумий и особого пиетета, отправились на кухню тарелки с едой, и оказалось вылито в раковину вкуснейшее черногорское вино. Лишь свечи, плавающие в стеклянной чаше с цветами, все еще горели, словно не хотели верить в то, что разрушено таинство сегодняшнего вечера. Но именно они, мерцающие огни, привели Дарину в себя. И она со злостью шваркнула в ведро это последнее горькое свидетельство ее унижения.

— Я ему что — барахло?! На меня что — орать можно?! Или это новая мода такая?! Не мог спокойно сказать?! Я ему не школьница, чтобы утверждаться за мой счет! И как я сразу его не раскусила?! Все ангелочком прикидывался! Даришечка! Пусю — мусю! Лицемер! Противно! — разбушевалась она, потому что наконец гигантскими волнами стала накатывать горькая, не поддающаяся разуму обида.

Как же так! Ее, красивую, умную, практически без недостатков девушку, оскорбили в лучших чувствах! Её романтического порыва не поняли! А она столько трудилась, готовила, украшала, а не на диване валялась после тяжелого рабочего дня. Да ради одного этого… И вообще, мужчина прежде всего должен быть сдержан! Это его суть! Мало ли что там в жизни бывает! Мало ли что там он чувствует… Зачем же орать сразу? И вот так концерты закатывать с уходами и хлопнувшими дверями?! Истеричка!

Эгоистическое желание пожалеть себя вдруг стало сразу услужливо подкидывать все былые проступки Ивана. Разве не он забыл поздравить Горянову с годовщиной их отношений, а на праздники всегда дарил только золото, ничего лучше не придумывая, словно откупался? И никуда почти с ней не ходил. И сам никуда, кроме деревни, не приглашал. В театр выбрались всего лишь один раз за это время. Да и туда Иван умудрился опоздать со смены, и Даринка потом все прятала глаза, стараясь не оглядывать со смесью легкого пренебрежения его старый серенький потертый свитер, который он умудрился надеть вместо приготовленного для него великолепного модного свитшота.

Разошедшаяся Горянова еще много что говорила вслух и даже нецензурно. Припомнила Ивану все! Но время шло, а он не возвращался. И злые слова, улетевшие куда — то в пространство, уже хотелось если не вернуть, то точно забыть. И даже обида как — то потускнела, утихла и потерялась, когда Даринка вдруг увидела так и оставшуюся висеть на крючке Ванину куртку.

— Там холодно! — до слез расстроилась она. — А ты в одной рубашке ушел, идиот! Ну, кто так делает?!

А время стучало. Горянова уже места себе не находила и, забыв про гордость, включила на телефоне вызов. В коридоре раздалась песенка Крида «Самая, самая!» — значит, Ванечка и телефон не взял! Вот тогда Даринка запаниковала. Хотела уже сама бежать куда — нибудь, да вовремя остановилась. Ну, куда она сейчас побежит? К Сереге? Или к Мишке. Но там точно нет Ивана: что — то, а Пименов не носил по друзьям свои проблемы. Считал это не мужским делом.

Изнывая от тревоги, Горянова выскочила на балкон, потому что уже совсем не было сил оставаться в комнате, и до рези в глазах стала вглядываться в темноту, застывшую внутри арки… Что — то шевельнусь внизу… у подъезда, какая — то одинокая, неприкаянная фигура в дурацкой клетчатой рубашке… Сердце подскочило радостно, но… Если бы она, эта фигура, не закурила, зябко кутаясь в дым, Даринка уже летела бы по ступенькам вниз… Но это точно был не Иван. Он сигареты на дух не переносил и даже морщился, когда ребята, приходя в дом, курили на балконе.

Дарина уже вздохнула и шагнула в квартиру, как услышала натужный кашель, эхом раздавшийся в пустом каменном мешке двора. Она снова рванула на балкон, чтобы точно удостовериться в догадке. Там, внизу, вот уже минут сорок, не меньше, сидел ее несдержанный, недальновидный, проштрафившийся Ванька и курил! О боже! Курил! Ее любимый человечек, на дух не переносивший эту несусветную гадость.

— Пименов! — что есть силы крикнула Даринка. — А ну поднимайся домой! Живо! Замерзнешь, бестолочь великовозрастная!

А сама, бешеная, вообще не стала ждать, что он ответил, а уже бежала изо всех сил в своем открытом нежном платьице и в тапочках на босу ногу, забыв закрыть дверь, мечтая ему задать за все хорошее. Она вылетела из подъезда и с размаху уперлась ему в холодную грудь.

— Куда! — ахнул Иван, мгновенно впихивая ее обратно. — Заболеешь! Раздетая! Сумасшедшая!

И, перехватив ее руку, уже тащил девушку наверх по ступенькам, периодически потирая ее голые плечи, чтобы согрелась. И ничего не сказал, когда увидел раскрытую настежь дверь… А потом… разве можно рассказать, что было потом? Когда два больших идиота вдруг понимают одновременно, что у них никого дороже друг друга нет!

— Прости меня, Дариш, — только и смог сказать Иван, потому что она, не плакавшая со школы, рыдала сейчас, не произнося ни звука, только гулко сглатывая ручейками бежавшие слезы.

— Я убью тебя, Пименов! — громко всхлипнула она.

— Убей! — тихо сказал он. — Только не уезжай…

— Да куда я от тебя! Идиот великовозрастный!

— Правда?

— Кривда!!! Правда, конечно!

— Обещаешь?

— Обещаю! Только ты не знаешь совсем, мне такое предложили…

— А мне все равно… Не уезжай…

— Да не уеду я!

И Горянова кивнула, вытирая рукой остатки горьких слез.

— Есть — то будешь? Три часа готовила.

— Буду…

— А я вино со злости вылила…

— Ну и ладно…

— И чашу стеклянную разбила.

— Новую купим, — он уже вовсю улыбался.

— Расскажешь, чего взбесился?

— Потом как- нибудь… Прости…

— Ловлю на слове! Все Пименов! Ты мой должник! Я вообще тебя сегодня бить буду!