Джоджо Мойес - Ночная музыка
Лицо Тьерри тотчас же просияло.
– Нет, – отрезала Изабелла.
– Мне пока не удалось наладить гриль, но у нас есть крупа, а еще хлеб и масло. Двое джентльменов, что держат сельский магазин, сами пекут хлеб. И очень хороший.
– Домашний хлеб. Как мило. – У Изабеллы в горле вдруг встал комок.
Лоран, ты мог бы ею гордиться, подумала она.
– Правда, к хлебу у нас только джем.
– Джем – это замечательно, – сказала Изабелла. – Китти, ты молодец. Отлично надраила плиту. Возможно, сегодня нам удастся ее освоить. По-моему, такие плиты должны обогревать весь дом. – Мысль о тепле неожиданно пробудила в Изабелле чувство голода.
– Тьерри уже попытался, – сообщила матери Китти. – Извел целый коробок спичек, и все впустую. Ой, и телефон, оказывается, работает. У нас был неправильный номер.
Изабелла окинула взглядом прибранную кухню:
– Телефон?! Китти, ты чудо!
– Это всего-навсего телефон. Не стоит так волноваться. – Китти вырвалась из объятий матери, но на лице ее играла улыбка.
Однако уже два часа спустя атмосфера в доме стала менее оптимистической. Бойлер решительно отказывался работать, что предвещало очередной день без горячей воды и отопления. Плиту невозможно было разжечь, а от пожелтевшей инструкции, которую они обнаружили в ящике для ножей, оказалось мало проку: представленные там схемы явно предназначались для плиты совсем другой системы. Принесенные Тьерри дрова для камина оказались сырыми, и гостиная моментально наполнилась дымом и копотью.
– Может, дымоход забился, – закашлялась Китти – и на дрова упал обугленный трупик голубя.
Все дружно взвизгнули, а Китти расплакалась.
– Ты должен был все проверить, тупица! – рассердилась Китти на брата.
– По-моему, голубь уже был давным-давно мертв, – заметила Изабелла.
– Откуда ты знаешь? А вдруг он его убил. – (Тьерри наставил на сестру два пальца.) – И как можно быть таким идиотом, чтобы класть в топку сырые дрова?! – окрысилась Китти. – И вообще, ты уже разнес грязь по всему дому.
Тьерри посмотрел на свои кроссовки с налипшей на подошвы глиной.
– Не думаю, что это действительно… – начала Изабелла.
– Ты никогда бы так не сделал, если бы Мэри была здесь, – перебила мать Китти.
Проигнорировав протянутую руку Изабеллы, Тьерри пулей выскочил из комнаты. Она растерянно окликнула его, но в ответ лишь услышала, как хлопнула входная дверь.
– Детка, разве можно быть такой резкой? – спросила Изабелла.
Если бы Мэри была здесь… Слова эти жгли Изабеллу изнутри.
– Ох, это треклятое место безнадежно. Абсолютно безнадежно, – произнесла Китти, опрометью бросившись на кухню. И жизнерадостной хлопотуньи как не бывало.
Изабелла стояла посреди пропахшей дымом комнаты, закрыв глаза руками. В прежней жизни дети никогда не пререкались по пустякам. Мэри всегда умела их отвлечь или хотя бы уговорить не обижать друг друга. Неужели они стали теперь больше ссориться именно из-за нее? Или ее просто-напросто старались оградить от их разборок?
– Тьерри! Китти! – Она вышла в парадный холл позвать детей, хотя понятия не имела, что будет им говорить, если они вдруг вернутся.
И вот некоторое время спустя она неохотно вошла на кухню и увидела, что Китти сидит скрючившись на стуле за кухонным столом с кружкой чая и журналом в руках. Девочка подняла на мать виноватые глаза. Щека у нее была испачкана сажей.
– Я не хотела на него наезжать, – сказала она.
– Знаю, родная.
– Он по-прежнему расстроен из-за папы и вообще.
– Мы все расстроены. Тьерри лишь демонстрирует это… по-своему.
– Мама, здесь невозможно жить. Ты должна была проверить. Тут нет воды, вообще ничего нет. Мы не можем ни согреться, ни помыться. Тьерри в понедельник должен пойти в новую школу. И как, спрашивается, ты собираешься стирать его одежду?
– Ну, тогда воспользуемся прачечной-автоматом. Пока не подключим стиральную машину, – отмахнулась Изабелла.
– Прачечной-автоматом? Мам, а ты сама-то видела эту деревню?
Изабелла тяжело опустилась на стул:
– Ну, тогда придется съездить в соседний город. Где-то ведь должна быть прачечная-автомат.
– Люди больше не пользуются прачечными-автоматами. У всех теперь стиральные машины.
– Тогда постираю его вещи вручную, а потом высушу феном.
– А почему нельзя просто вернуться домой? – взмолилась Китти. – Можно ведь как-то найти деньги. Я возьму на год академический отпуск в школе и пойду работать. Уверена, я смогу найти себе подходящее дело. Мы справимся. – (Изабелла вдруг остро почувствовала собственную ущербность.) – От меня будет польза. Реальная польза. Пусть в Лондоне мы будем жить в нищете. Все лучше, чем в этом доме. Он ужасный. Самый натуральный бомжатник.
– Прости, дорогая. Но это совершенно невозможно. Наше жилье в Мейда-Вейл продано. И чем скорее ты сможешь обрести здесь настоящий дом, тем будет лучше для каждого из нас. Постарайся разглядеть красоту за уродством. Попробуй представить, каким может стать это место. Послушай, – перешла Изабелла на доверительный тон, – переезд на новое место всегда чреват трудностями. Я вот что тебе скажу: я вызову сантехника и он наладит горячее водоснабжение. А затем мы позвоним трубочисту. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как наши несчастья останутся позади. – (Это уже было похоже на план.) – Телефон работает, так что начну прямо сейчас.
Изабелла ободряюще улыбнулась Китти и поспешно покинула кухню, сама толком не понимая, то ли ей действительно не терпится начать действовать, то ли просто хочется убежать от дочери, на лице которой было написано жесточайшее разочарование.
Мамин стеганый восточный жакет казался вызывающе ярким в этом убогом, обшарпанном доме. Китти положила журнал, опустила голову на руки и принялась изучать пряди волос на предмет посеченных кончиков. Но когда это занятие ей наскучило, она задумалась над тем, что бы еще такое сделать на кухне. Мама, конечно, хватила через край, приговаривая, какая Китти умница-разумница. Нет, мама явно не понимает, что Китти хлопочет по дому, просто чтобы удержаться от слез. Ведь расчищая завалы, она могла притворяться, будто все это увлекательное приключение. Причем она теперь отлично видела некоторые изменения к лучшему. По словам ее школьного психолога, она умела держать ситуацию под контролем. Но в те минуты, когда Китти делала передышку в работе, она невольно начинала думать о папе, об их лондонском доме или о Мэри, которая, когда они уезжали, обнимала их и плакала так, будто расставалась с собственными детьми. И в результате Китти хотелось наорать на маму, потому что она осталась единственной, на кого можно было наорать. Но на маму не стоило орать, потому что она до сих пор скорбела. И вообще мама была хрупкой и, по словам Мэри, совсем как ребенок. «Это типично для талантливых людей, – однажды вечером сказала няня Китти. – Ведь они словно большие дети. Не могут повзрослеть. Вся энергия у них уходит на занятие любимым делом». Китти так до сих пор и не поняла, что именно крылось в словах няни: осуждение или, наоборот, восхищение.
