Вера и Марина Воробей - Как только, так сразу!
– Вы уверены, что не двести пятьдесят тысяч? – в упор уставился на нее участковый.
– Уверена, – кивнула она. – Вы же слышали, я переспросила… И голос… Знаете, такой неуверенный, срывающийся… Но он сказал, что Светочка жива и здорова. – Анна Антоновна поднесла к глазам платок.
– Можно было бы, конечно, провести операцию сегодня… – задумчиво произнес участковый милиционер. – Только вот боюсь, что он прячет вашу дочь не в квартире…
– Вы знаете, кто это? – расширила глаза Анна Антоновна. – Но откуда? И если так, почему же до сих пор…
– К сожалению, точными сведениями я не располагаю, – перебил Пал Палыч. – Поэтому завтра в назначенный срок вы пойдете к магазину «Океан», имея при себе двести пятьдесят долларов.
– Конечно, конечно, – смущенно опустила глаза женщина. – Я могу идти?
– Идите и, ради бога, не волнуйтесь, с вашей дочерью все будет в порядке. Главное, завтра не оглядывайтесь по сторонам. Я буду внутри магазина.
– Один? – исподлобья посмотрела на него Анна Антоновна. – А вдруг у него есть сообщники?
– Разберемся, – отрезал милиционер, и Анне Антоновне ничего не оставалось, как попрощаться и выйти из кабинета.
14
– «Мир вокруг все тише, тише,Вот и кошка наша сдохла.Бабушка почти не слышит.Бабушка совсем оглохла.
Вчера умерла Дуська. Мы с бабушкой похоронили ее в палисаднике под нашим окном. Последнюю неделю Дуська ничего не ела и так похудела, что стала похожа на котенка. Бабушка плакала, а я держался. Дуська прожила у нас одиннадцать лет. Я читал, что кошки в среднем живут до четырнадцати – шестнадцати лет.
Мама не звонила. Я написал ей длинное письмо. В нем я подробно описал, как болела наша Дуська. Написал, что бабушка стала плохо слышать. Я думаю, что если б мама была рядом, и Дусенька бы дожила до шестнадцати лет, и бабушка бы слышала нормально. Мы с бабушкой ходили к врачу. Ей предложили лечь на операцию, но она даже слышать об этом не хочет. Маму бы она точно послушала, а меня все маленьким считает.
Я знаю, это китаец Ван не разрешает маме звонить и отвечать на наши письма. Возможно, он даже держит ее взаперти».
– Как ты меня, – подала голос Света, но тут же пожалела об этом, потому что Глеб шумно засопел, и девушке даже показалось, что он заплакал. – Ну, извини, – крикнула она. – Будем считать, что это неудачная шутка.
– Ты же обещала, что не будешь меня перебивать, – напомнил Глеб. – И если бы я не запер тебя в подвале, разве стала бы ты слушать мой дневник?
– А почему нет? Конечно, стала бы, – уверенно сказала Тополян. – Можно, я задам последний вопрос?
– Задавай, – разрешил Глеб.
– Почему ты меня до сих пор держишь в плену, если мы с тобой обо всем уже договорились?
– Я не верю тебе, – после паузы признался Глеб.
– Понятно… – вздохнула Света. – Ладно, читай.
Тополян понимала, что перечить Глебу она по-прежнему не должна. Ничего, как-нибудь до завтра она потерпит. Но, думая о своем скором освобождении, девушка ощущала в душе смутную тревогу. И не за себя, а за Глеба.
«Только бы родители не наделали каких-нибудь глупостей! – мысленно переживала она. – Лишь бы в милицию не обратились!»
– Глеб, а ты, когда с мамой разговаривал, сказал, чтобы они не вздумали звонить в милицию? Про сообщников сказал?
– Что надо, то и сказал, – отрезал Глеб. Ему явно была неприятна эта тема. – Тут немножко осталось. Дочитаем?
– Конечно.
– «В школе у меня все нормально, – перевернул страничку парень. – Только вот по черчению все время тройки получаю. Что тут поделаешь, если у меня ничего не получается? Учитель говорит, что много грязи. Вечерами тренируюсь. Но бабушка недовольна, говорит, что я испорчу зрение. В последнее время она редко выходит на улицу, все больше лежит. А позавчера, когда я принес ей чай, бабушка назвала меня Верой. Так зовут мою маму. И начала мне рассказывать все, будто я – это она. Иногда бабушка начинает разговаривать с кем-то. Она обращается к кому-то невидимому, и он ей, видимо, отвечает. В такие минуты я сижу тихо. Часто мне бывает страшно. И за бабушку, и вообще. И мысли всякие в голову лезут. Я представляю, что пришла телеграмма от Вана и в ней он сообщает, что мама умерла. Я начинаю плакать, но вместе с тем чувствую, как по всему телу разливается сладкая волна. Она не бросила нас, а просто умерла. И от этой мысли мне становится легче. Потом я испытываю стыд и ругаю себя за такие мысли, но они снова и снова лезут мне в голову, и ничего я с этим поделать не могу». Знаешь, – обратился к Свете Глеб. – С тех пор как ты появилась в нашей квартире, у меня такое чувство, будто мама вернулась.
«И ты ее в подвале запер!» – подумала Тополян, а вслух сказала:
– Но ведь я – не твоя мама, Глеб. Ты должен это понимать.
– Я понимаю это, – с невыразимой грустью сказал Глеб. – Я очень хорошо это понимаю.
– Сейчас ты должен думать о предстоящей поездке, – бодрым голосом принялась давать наставления Тополян. – Нужно как следует все обдумать. У тебя есть ее адрес?
– Конечно, но за три с половиной года она могла и переехать, – заметил Глеб.
– Это не проблема, – заверила его Светлана. – Пойдешь по тому адресу и, если мама там уже не живет, поспрашиваешь у соседей. Наверняка кто-нибудь знает. И потом, существуют ведь адресные столы…
Сейчас она верила, что именно так все и будет. Вполне искренне верила и от всего сердца желала Глебу отыскать свою маму.
– А по поводу бабушки можешь не волноваться, – продолжала уговаривать Глеба она. – Бабушку я беру на себя. Буду приходить к ней два раза в день и еще попрошу родителей нанять сиделку. У меня, кстати, нормальные предки. Они когда узнают, в чем дело, обязательно помогут… нам.
15
Анна Антоновна пришла к магазину «Океан» без четверти три. Невзирая на возражения жены, Ашот Суренович настоял на том, что он тоже будет находиться внутри магазина и все время держать жену в поле зрения.
– Но ведь меня подстрахует милиция, – слабо возражала Анна Антоновна.
– Милиция – это милиция, – сказал Ашот Суренович. – А я – твой муж, и речь идет о нашей дочери.
Пал Палыч, которому за это время удалось собрать достаточно информации о Глебе Прудкине, после мучительных колебаний все-таки принял решение действовать самостоятельно. Во-первых, от семьи Тополян так и не поступило заявление об исчезновении дочери. Стало быть, управление и не выделило бы никакого наряда. Но это было не главное. Если б потребовалось, Пал Палыч сумел бы убедить Анну Антоновну написать заявление. Все дело было в том, что участковому стало известно, что в течение трех с половиной лет Глеб находится на учете в психиатрическом диспансере. Конечно, диагноз у парня неутешительный – шизофрения. Но лечащий врач Глеба, когда узнал, по какому поводу и кто его беспокоит, заверил участкового в том, что никакой социальной опасности парень не представляет, припадками агрессии не страдает и регулярно приходит на прием.
