Елена Белкина - Странные женщины
А сейчас говорю и понимаю: не прошло.
Может, объяснишь мне, как это бывает?
То есть понятно, что это совсем другое. Но что именно?
Ведь о том, чтобы шестнадцатилетней стать, я не мечтаю уже.
Или еще мечтаю, но сама себе в этом не признаюсь?
Когда ты назвал меня дурой два года назад, дурой, которая сроду не знает, чего хочет, ты был прав. Абсолютно прав.
А кассеты я теперь прячу. И на магнитофон наговариваю не вечерами, как раньше, а когда из школы прихожу. Шторы в комнате задергиваю, потому что привыкла — в полусумраке.
Убить бы все свои привычки!
ОН
Шестьсот шестьдесят шесть!
Неделю назад Вика пригласила меня в театр. Ну, то есть, как пригласила, просто спросила: не хочу ли? У нее мать в драмтеатре костюмершей работает. А отец был актер, только давно куда-то уехал. Вика любит театр, хотя и говорит, что он в нашем городе слабенький. Я с ней согласен. Они публику стараются заманить, комедии ставят зарубежные, а публика все равно не идет. Или классику ставят. Беспроигрышный вариант. Это, честно говоря, я не сам открыл, это моя любимая мама объяснила. Беспроигрышный — потому что классику в школе проходят, а город большой, школ много, вот старшеклассники и заполняют зал в добровольно-принудительном порядке.
Но на этот раз не местные играли, а приехали актеры из Москвы. Знаменитые. Из знаменитого театра. Поэтому я согласился. Посмотрю, поучусь. Политику нужно быть хорошим актером.
Ну, пришли. Сидим аж в первом ряду. Народу довольно много натолклось: на живых кумиров посмотреть. Но играли они отвратно. Они хотели только одного: нравиться. И большинству нравились. Но играли так, что я каждую минуту видел, что они играют. Это туфта. Играть надо так, чтобы никто не понял, что играешь. Мысль примитивная. Но верная.
А Вике понравилось. Ей пьеса понравилась, верней, там их было четыре маленьких. Все — про любовь. Она не смотрела, а слушала. Я это по ее лицу сразу понял. Когда человек влюблен и слушает про любовь, ему все нравится. Потому что он на себя примеряет. Я решил попробовать тоже слушать и думать про Машу. Но как-то не получилось.
После спектакля я Вику, само собой, проводил. А чего не проводить: по пути к дому.
Она говорит: зайдешь кофе выпить?
Я говорю: можно.
Почему не выпить, если мамаша ее — тишайший человек. И деликатнейший. Мы с Викой обычно на кухне закрываемся и целуемся часа по два, и она ни разу не войдет. Мне, кстати, что-то целоваться очень захотелось. Настроение романтическое было. Я даже придумал, что немножко Вику люблю, как будто она немножко Маша. Вошли в квартиру, там тишина, мамаши нет. Не вернулась еще с работы?
Вика говорит: нет, она на гастролях, на два дня их отправили районы культурно обслуживать. Ну и заработать хоть сколько. Маленькие, а деньги. Они же там, в районах, совсем не видят ничего.
Поэтому кофе не на кухне пили, а в комнате. Вика свечку зажгла. И я вижу, что она счастлива до смерти. Мне даже завидно. Думаю: мне тоже ничего от Маши не надо, а вот так бы сидеть с ней при свечке, кофе пить. И несчастно ее любить. И пусть она мне завидует, что я ее люблю. И от зависти, может, тоже захочет попробовать меня полюбить. Даже точно захочет, я по себе сужу, потому что я захотел Вику полюбить.
Так что я и одной чашки не допил, начал ее целовать.
Тут она говорит: вот что, хватит меня с ума сводить.
И абсолютно спокойно стелит постель, потом говорит: отвернись.
Я отворачиваюсь. Потом смотрю: она уже там, под одеялом, только нос высунула.
Ну? — говорит.
Я говорю: не понял!
Но подошел, сел рядом. Начинаю ей объяснять, что она мне страшно нравится. Но я ведь говорил уже и еще раз скажу. Я слишком ответственный человек. Если я захочу быть первым у кого-то, то только у будущей жены. А она вдруг хихикает: да, да, я это слышала.
Тогда в чем дело?
А в том дело, что ты не первый.
Я говорю: здрасте, это когда ты успела?
Она говорит: еще месяц назад. Мне мать еще раньше рассказала, что у них актер такой есть, разведенный — и маньяк. Натуральный маньяк. Если в театр актриса новая поступает, он ее обязательно добивается. Но это еще мелочи. А в чем он основной маньяк: он невинных девушек обожает. Просто страсть у него. Доиграется, в тюрьму попадет за совращение. Где он их отыскивает, неизвестно, но все знают, что если он раз в месяц кого-то не испортит, то ему и жить не хочется. Ну, мать рассказала, посмеялись. А я в театр часто хожу, стала присматриваться к нему. Стала подходы искать. В гримерку зашла, будто случайно. Поговорили пять минут, смотрю, у него уже слюни текут.
Говорит: вы актрисой не хотите стать?
Я говорю: способностей нет.
Кто сказал?
Мать говорит.
Да она просто боится, потому что доля актрисы — нелегкая, если не ставить высокой цели! Но если поставить высокую цель и добиться успеха, то это такое счастье, лучше которого ничего нет. Вы бы, говорит, зашли ко мне, я бы послушал вас, как вы читаете, ну и вообще. И я вам сразу точно скажу, стоит актрисой быть или не стоит. Только не говорите никому, потому что народ знаете какой, все по-своему понимает. Похабники. Все актеры, говорит, похабники.
И дает свой телефон.
Я и позвонила. Договорились. Прихожу к нему. Читаю письмо Татьяны к Онегину.
Он слушает, морщится.
Плохо, говорит. Все данные у вас есть, дикция отличная, интонацию умеете взять, но чего-то не хватает.
Я, как дурочка, спрашиваю: а чего?
Он говорит: наверно, любовного опыта.
Я говорю: так Татьяна тоже девушка была.
Понимаешь? Так и сказала: тоже.
Он аж затрясся весь. Ну, не затрясся, но… Даже страшно стало: глаза в самом деле как у маньяка. Видно, что только об одном и думает. Говорит: это ерунда! Ты не понимаешь, говорит, природы театра! Невинную девушку хорошо сыграть может только женщина! Потому что невинность не может сыграть невинность. Настоящий Гамлет никогда не сыграл бы Гамлета! Как ты собираешься стать актрисой без жизненного опыта? И держишься раскорякой.
То есть даже сердиться начал. Играет то есть. Ты, говорит, своего тела не чувствуешь. Оно у тебя прекрасно, а ты им распорядиться не умеешь.
И подходит ко мне, начинает мне показывать, как спину держать, как ноги ставить, как лицо поворачивать. Основная, говорит, функция женщины на сцене и в жизни — соблазнение. Вот теперь, говорит, ты мертвого соблазнишь.
Причем все тише говорит, почти шепчет. То есть уже умирает. Всю меня облапал, потом прижался. Соблазнила, значит, я его. Какие губы, говорит. Ну и начал губы мои…
Тут я не выдержал. Говорю: а можно без подробностей?
