Наташа Колесникова - Презумпция любви
— А я, выходит, не ТАК люблю тебя.
— Светланка… Но это же совсем другая будет любовь. Знаешь, мне даже страшно подумать, каким счастливым человеком я стану, когда меня будут любить две самые прекрасные дамы в мире. И каждая — по-своему.
— Ах так, да? Ну хорошо, сейчас я покажу, как умею любить тебя, дурака такого!
— Светланка… Ох, Светланка… О-о-о, Светланка…
— А я хочу мальчика, чтобы на тебя был похож! Хочу мальчика, понял?
— Не возражаю, Светланка… Ты можешь продолжить?
— Перебьешься! Мне хочется просто так поиграть с НИМ. Тебе нравится? Ну ладно, он такой красивый, что прямо не могу смотреть просто так…
— Я тоже не могу смотреть на тебя просто так.
Он развернул ее, и теперь они лежали «валетом» — она сверху, он снизу. И целовал ее ТАМ неистово и ласково, а она целовала его…
Господи, как это было прекрасно. И никакого стыда, и никаких комплексов, два родных человека делали то, что им обоим было приятно и сладостно. Оба хотели доставить сказочное удовольствие друг другу, и доставили его…
— Санька, мне нужно срочно в ванную.
— Мне тоже, Светланка. Значит, пойдем вместе.
— Ну, если тебе так хочется, то ладно.
— Конечно, хочется. Мы будем чистить зубы одной щеткой.
— Я могу и пальцем почистить зубы.
— Я тоже могу пальцем… Побежали, Светланка?
— С тобой не соскучишься, Малышев! Ладно, побежали! Но чтобы никакого больше хулиганства!
— Только то, что ты узаконишь своим указом.
— Ох, Малышев…
Вот так они встречались после окончания школы, и были счастливы. И ничего запретного в их отношениях не было, ибо все нравилось, принималось и одобрялось двоими, и наслаждение получали они двое, а на весь остальной мир им было плевать.
Такого разнообразного сексуального меню она, только недавно ставшая женщиной, и представить себе не могла. Но с любимым парнем все красиво было, естественно и приятно. Иногда она думала, что ведет себя как совершеннейшая шлюха с Тверской, но тут же успокаивалась — да, ведет себя так, позволяет ему все, но ведь и получает все. И так приятно было это получать, что о своих действиях особо не задумывалась. Они были так же естественны, как и то, что делал Саня…
И вдруг все рухнуло. Его отняли у нее. Была злость в душе, была ярость, а теперь — какая-то пустота. И это свидание только углубило ее… Нет, углубить пустоту нельзя, скорее — расширило ее пространство. Она виделась с Саней, он был таким же любимым, дорогим, но все получилось не так, совсем не так, как она хотела.
Да, ему было трудно, да, она совершила глупость, рассказав о том, что приехала домой на иномарке, но… все не так!
Не так, не так, не так!!!
И вдруг подумала: а может ли снова все вернуться на круги своя и станет ли она такой же счастливой, как раньше? Саня приедет домой, наверное, совсем другим человеком, изменится, и не в лучшую сторону, не на курорте отдыхал. Да и она через два года и три месяца, наверное, сильно изменится. И что же тогда будет с ними?
Неизвестно… Ох, Господи, как же решить эту проблему? То ли чаще встречаться с Саней, то ли…
Воронина приехала домой без двадцати семь. Дочери в квартире не было. Несколько раз уже такое случалось, приезжала домой около десяти вечера. Значит, и сегодня вернется так же, не первый раз, выходит, ездила в колонию. И уже не злость, а досада и даже чувство вины завладели ее душой. Колония — это ведь… грязь и мразь, бывала не раз, знает не понаслышке. А ее девочка — умница, аккуратница, отличница — ездит туда по доброй воле… Этого ли она хотела для своего единственного ребенка? Нет, конечно, но получилось именно так.
И значит, она, прокурор, генерал, умеющая просчитывать свои ходы намного вперед, ошиблась в работе с собственным ребенком? Да она особо и не занималась воспитанием дочери, Светка росла умной, правильной девочкой. И если бы не этот поганец… Но что-то в душе тут же подсказало, что называть его поганцем не следует, даже мысленно. Светка и вправду умница, и уж если влюбилась до такой степени, что ездит к нему в колонию, значит, парень чего-то стоит. Вот ведь как оно повернулось — пришла к такому выводу. Не поздно ли?
Воронина вздохнула и пошла к двери. Тяжелое это дело — говорить с отцом любовника дочери, когда сама дочь тебя в упор не видит, вообще знать не желает. Что тут можно сказать? «Ты, папаша, запрети своему сыну, сидящему в колонии, встречаться с моей дочерью»? Идиотизм. Сын сидит, а дочь сама к нему бегает. И если она не может справиться со своей дочерью, как требовать от папаши, чтобы повлиял на сына?
Сложный вопрос. Она уже пожалела, что решилась на эту встречу, но делать нечего. Без десяти семь, отступать поздно, нужно идти. Вперед? Да кто его знает, куда ведет этот лабиринт. Может, вперед, а может, и назад.
Ровно в семь она позвонила в дверь квартиры Малышева. Хозяин открыл дверь, неприятно удивив ее. На сей раз перед Ворониной стоял высокий, импозантный мужчина в хорошем костюме, в очках и смотрел на нее с таким ледяным спокойствием, что даже она, повидавшая на своем веку многое, почувствовала себя не очень комфортно. А точнее — отвратительно.
— Проходите, — холодно сказал Малышев. — Не могу сказать, что рад вас видеть, а то, что хочу сказать, опять-таки не могу, это будет весьма неприлично.
— То есть вы думаете обо мне неприлично, но сказать боитесь, маскируясь под… это ваше интеллигентство?
— Я думаю то, что я думаю, и не всегда считаю нужным говорить об этом.
— А я, как видите, снова без автоматчиков, которых вы так сильно опасаетесь.
— Они всегда с вами… виртуально. И только дурак не опасается хамов, наделенных властью.
Получается, она хам, или, вернее, хамка. Нет, скорее всего хам, ведь хамка — та, которая грубит в магазине. Что он себе позволяет?! Усилием воли она сдержала свой гнев.
— Где мы будем говорить?
— Пожалуйте на кухню, в комнате сына, я думаю, ваше присутствие неуместно, в моей… там компьютер включен, я сейчас работаю над статьей для журнала. Не обессудьте, на кухне всегда удобно разговаривать было и с друзьями, и с врагами. Гостиных и всяких там холлов у меня, как видите, нет. Зимние сады тоже не заработал.
— Я этого тоже не заработала.
— Но помогли другим, вольно или невольно.
Она прошла на кухню, где уже бывала, села за стол.
— Чай, кофе? — с издевательской любезностью осведомился хозяин.
