Ольга Дрёмова - Столичная штучка
— Не обращайте на него внимания, да и дело с концом, — уверяла Юлия Олеговна. — Вы не представляете, какую кашу завариваете.
— Но он не заслуживает даже двойки, — возразила Светлана, удивленная позицией завуча.
— Да и черт с ним, вам-то что? — пожала плечами Мальцева. — Послушайтесь меня, наплюйте на всю эту историю и забудьте. Я не посоветую вам плохого, верьте мне, — для большей убедительности раскрывая глаза как можно шире, она слегка наклоняла корпус вперед и сверлила Светлану взглядом. — За те десятилетия, что я отработала завучем, я научилась быть умнее, мягче, обходить острые углы и по возможности не идти против течения. Подумайте, вам это нужно? — ее глаза несколько раз наивно моргнули, выражая степень удивления происходящим. — Да, Глеб — полное барахло, не заслуживающее даже того, чтобы о нем говорили, — понизив голос, откровенно поделилась она, — и если вы считаете, что никто этого не видит, то ошибаетесь, уверяю вас, его снобизм и хамство допекли всех. Но существуют какие-то вещи, которые взрослым в силу их возраста, опыта, ума, наконец, объяснять не требуется, ведь вы уже вышли из того возраста, когда в угоду юношескому максимализму люди разрушают свою жизнь собственными руками, — с заминкой проговорила она, всем своим видом показывая, насколько ей неловко напоминать взрослому человеку о таких элементарных вещах. — Надо признаться, что те времена, когда лучше было быть голодным, но гордым, безвозвратно ушли, и теперь даже ребенок понимает, что на одних принципах в рай не въедешь.
— Какие бы ни были времена, позволять вытирать об себя ноги я не позволю никому, — негромко повторила Светлана. — Пусть у меня нет десятилетий в начальственных креслах, но у меня есть собственное достоинство, не позволяющее мне пойти на компромисс, который предлагаете вы.
— Светочка, — Мальцева тряхнула копной нахимиченных блеклых кудряшек и сочувственно улыбнулась, — с такой позицией вам никогда и не видать тех кресел, о которых вы сейчас сказали, это во-первых. А во-вторых, никакого компромисса вам никто и не думал предлагать. Знаете, свобода воли — это чудовищная мерзость, которая разрушает человека, заставляя его терять твердую опору под ногами и бегать от одного края к другому, — цинично хохотнула она. — Очень жаль, что мне придется тратить на это время, которого у меня и так мало, но моральное здоровье моих подчиненных для меня не менее важно, чем их материальное состояние, которое, между прочим, напрямую зависит от гибкости и внимательности, проявляемых нами по отношению к детям, и вами в том числе, — уже совсем жестко добавила она.
Мальцева приподняла голову, и складки обвисшей кожи, лежащие у нее на шее многоярусным воротником, почти разгладились.
— Вот что я вам скажу, Нестерова, — с придыханием произнесла она и смерила Светлану с ног до головы цепким взглядом своих твердых, как сталь, глаз. — Если вы не поймете, что эта злосчастная тройка нужна не Кондратьеву, а всей школе, то пеняйте на себя. С сегодняшнего дня на всех ваших уроках непременно будет присутствовать представитель администрации, способный здраво оценить уровень знаний мальчика и ваш уровень преподавания, это первое. И второе, если, упаси господь, с этим ребенком что-нибудь случится и произойдет это по вашей вине или с вашей подачи, то о последствиях подобного инцидента мне даже страшно подумать.
И вот, полтора месяца спустя после этого разговора, в предпоследний день триместра, худшие предположения завуча сбывались: Кондратьев стоял в проеме распахнутого настежь окна, на краю гнутого листа железа, шатающегося из стороны в сторону, и орал дурным голосом, угрожая отпустить руки и броситься вниз. В его дергающемся лице, в налитых кровью глазах было столько страха, отчаяния и злобы, что хватило бы на десятерых таких, как он. Зная характер отца, Глеб прекрасно понимал, что сын депутата Государственной Думы не имеет права принести домой двойку в триместре, поэтому всеми правдами и неправдами пытался перекроить ситуацию.
— Не подходите ко мне, вы, иначе я отпущу руки! — визжал он, с ненавистью вглядываясь в лица окружавших его людей. — Отойдите дальше! Я кому сказал!!!
— Глеб, остановись, — стараясь охладить пыл подростка, мягко проговорила завуч, — слезай, я прошу тебя, мальчик, мы не сделаем тебе ничего плохого. Не нужно глупостей.
— Отойдите!!! — снова взвизгнул он, пятясь спиной по подоконнику и отступая еще на несколько сантиметров.
— Хорошо, хорошо! — часто заговорила завуч, выставляя руки вперед и демонстративно отступая к стене.
Учителя, выведя всех учеников из здания, стояли с ребятами на улице и могли только догадываться о том, что происходит на четвертом этаже. В распахнутое окно им была видна широкая спина Кондратьева и слышны неясные крики.
— Подожди, давай поговорим, — вступил в разговор учитель физики, невысокий лысоватый пожилой мужчина с толстыми стеклами очков на переносице. — Глеб, ну ты же разумный человек, и нам обоим понятно, что без причины ни один из нас не полезет на подоконник. Скажи, в чем дело, и мы все здесь присутствующие постараемся тебе помочь.
Говоря с мальчиком, физик продвинулся немного вперед, рассчитывая подойти настолько близко, чтобы схватить его за руку и втянуть в помещение, но, заметив намерения учителя, Глеб сморщился, словно печеное яблоко, и что есть силы завопил:
— Еще шаг, и я прыгаю, ясно?!
— Господи, только бы дождаться, пока они втолкнут его в здание через крышу, — прошептала Мальцева, обращаясь к учительнице труда, стоявшей рядом с широко раскрытыми глазами и зажатым ладонями ртом.
— Кто «они»? — так же тихо переспросила та.
— Спасатели, кто же еще? — с белым, словно льняное полотно, лицом, прижимаясь спиной к стене, выдавила Юлия Олеговна. — Заварила Нестерова кашу, я же предупреждала, что он неадекватный! Что теперь делать? Хоть бы Ефимычу удалось потянуть подольше. Господи, пронеси! Скандал-то какой! И эти едут, словно в Ялту через Магадан!
— Глеб, подожди! — громко проговорил физик, отходя еще на несколько шагов в глубь коридора. — Посмотри, я сделал, как ты сказал, видишь, я отошел, и мы все сейчас отойдем на шаг, — заявил он, окидывая взглядом присутствующих и призывая их последовать его примеру, чтобы успокоить ребенка.
Отступив на шаг, учителя раздвинули кольцо, и в глазах Кондратьева промелькнуло что-то похожее не то на торжество, не то на презрение.
— Глеб, посмотри на меня, — неторопливо начал учитель, пытаясь удержать внимание мальчика и не дать ему возможности взглянуть на улицу, где уже показалась первая дежурная машина. — Скажи, из-за чего весь шум? Только из-за двоек, да? Или тебя беспокоит что-то еще? Скажи, мы же не враги, слышишь, скажи, — говорил он, близоруко прищуриваясь и в волнении проводя рукой по сваливающейся на глаза редкой челке.
