Алекс Стюарт - Фиктивный брак

— Не будет никакого медового месяца!

Эти слова прозвучали неестественно громко, так что даже глуховатая леди смогла расслышать их, не говоря уже обо всех остальных. Все — от майора Мюрхэда до самой младшей из его дочерей — повернули головы к Джой. Девушке страстно захотелось, чтобы ее стул во главе стола провалился сквозь пол, в тартарары, на кухню к кухарке, чтобы навсегда исчезнуть с глаз долой, потому что все эти люди уставились сейчас в немом изумлении (так, по крайней мере, воспринимала это Джой) на самую эксцентричную из невест.

— Но, мамочка! Разве месяц может быть медовым? — пискнула младшая из Мюрхэдовых девиц, и бедная Джой почувствовала, что ее щеки запылали, а сердце лихорадочно забилось. «Это страшная пытка. Я не вынесу больше ни секунды. Сейчас выйду как бы к телефону и уже не вернусь. Это предел, я больше не могу», — думала она. На глаза навернулись слезы ярости и смущения, и она раскрыла глаза шире, чтобы не дать им упасть, опозорив ее напоследок.

В эту минуту ее глаза встретились с голубыми спокойными глазами доктора Рекса Траверса.

Его потрясло то, что он прочел в ее глазах. В них были безнадежность, печаль, почти отчаяние. Он уже видел у нее такой взгляд. Ему стало искренне жаль ее.

Не меняя интонации светской беседы, тем же умиротворяющим, мягким голосом он пояснил:

— В самом деле, леди Мелдон, у нас действительно не будет времени для медового месяца.

У Джой гора свалилась с плеч, она снова смогла дышать. «Он спас ситуацию», — подумала она, расслабившись, и сделала жадный глоток чая под объяснения доктора леди Мелдон, что он должен приступить к новой работе уже через три недели и при этом успеть заселиться в новый дом. У Джой было время прийти в себя, дождаться, когда краска схлынет со щек, пока леди Мелдон изливала свои соображения, что, дескать, по ее воспоминаниям, ^время, когда новобрачная устраивает свой первый в жизни собственный дом, имея возможность купить все вещи, о которых мечталось, и расставить их в соответствии со своими желаниями, есть самое счастливое время в жизни женщины.

— Конечно, — спокойно соглашался Рекс Траверс.

— А как называется ваш дом на Лазурном берегу, доктор Траверс?

Траверс посмотрел на Джой почти извиняющимся взглядом.

— Ты ведь получила письмо. Как называется эта… э… вилла?

— Монплезир, — подсказала Джой, вполне овладев собой.

Но ее внутренний голос плакал все горше и горше: «Джеффри, вернись ко мне! Приди и забери меня отсюда!» В этот безмолвный призыв она вложила всю свою волю, все свои воспоминания — все свое существо. Ей казалось, что этот вопль не может не достичь его слуха. «Джеффри! Забери меня отсюда!»

Глава восьмая

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЛ СЕБЯ

Да, на заметку я попал,

Я нарушал устав полка,

И сам себя со стороны

Я видел в роли дурака.

1

Может быть, все-таки с помощью какого-то еще не открытого учеными способа этот крик души Джой достиг слуха ее неверного возлюбленного?

В это время он был за городом, в часе езды от Лондона. Ни пышно украшенных комнат, ни ярких цветов, смеха, детских голосов, разноцветных надутых воздушных шаров, светской болтовни взрослых. Лежа на дне своего каноэ под названием «Стрекоза», он плыл вниз по течению Темзы, глядя на клонящиеся к воде ветви деревьев и все дальше удаляясь от Риди-коттеджа под Мейденхэдом. Матушка его села в машину и уехала на пикник, а у него настроение не соответствовало подобному развлечению.

Побудем немного с ним здесь, в прохладе, среди зелени и тишины. Посмотрим на двадцативосьмилетнюю знаменитость; кому-то он казался недостаточно мужественным (как сказал доктор Локк: «Умный парень, но совершенно непривлекателен»), а для Джой и вообще был светом в окошке. Может быть, вы не увидите в нем ни того, ни другого, а лишь стройного подвижного черноволосого молодого человека в шелковой рубашке, блейзере и широковатых фланелевых брюках, праздно развалившегося на дне лодки, покуривающего и предающегося размышлениям. Порой он дотрагивался рукой до клонившихся к лодке ветвей вязов. Тот, кто делает выводы о характере человека по его рукам (как, к примеру, доктор Траверс), непременно сказал бы, что эти длинные, тонкие пальцы с ногтями удлиненной формы принадлежат мечтателю, артисту, человеку невротического склада. Рука — вот и все, что было видно с берега; рука да еще блеск черных волос, когда он откидывал голову на подушку сиденья. Меж его бровями пролегла глубокая складка, ибо он был в таком настроении, что все ему казалось скверным в этом мире. Он потерял любовь, уважение к себе, не ладилась работа, да и жизнь вообще. Дело в том, что Джеффри Форд очень хорошо знал себя; он знал, что верность не принадлежит к числу его достоинств. Более того, он анализировал свои недостатки с беспристрастностью, которая многих бы удивила.

«Я, — размышлял он, лежа в лодке и куря, — один из самых неверных обманщиков в мире. Доказательство тому — катастрофа с моей помолвкой. В романах, письмах, да и просто в разговорах я предсказывал, что за мою проклятую утонченность и требовательность в любви любовь отомстит мне. Однако на самом деле пока я предал любовь», — щурился он от дымка своей сигареты, который вился вверх и таял в узорчатых листьях на фоне голубого неба. Пели птицы. С далекой крикетной площадки на берегу доносились крики мальчишек. Из граммофона на одном из дальних причалов лилась одна из тех всем хорошо известных мелодий, названий которых почему-то не помнит никто. Но Джеффри Форд, волокита и донжуан, анализировал свои поступки и не слышал ничего, погруженный в свои мысли.

«Что стоит за волокитством таких мужчин, как я — „срывающих каждый цветок, изменяющих ежечасно“? Несостоятельность. Такова унизительная правда, видит Бог! Почему, как только женщина решит, что в нас она нашла свой идеал, мы остываем, ускользаем и спасаемся бегством? От одной, от другой, от третьей…

Кто виноват? Женщины? Нет. Мы сами. Не потому ли, что знаем, что не сможем соответствовать идеалу всю жизнь? На первых порах, в самом начале романа мы — само совершенство, с нашим обаянием, словарем, маленькими хитростями и почти женской гибкостью мышления. С нашим артистизмом, в конце концов. Женщины, однако, стремятся к чему-то более прочному, что, по их мнению, обязательно должно стоять за всеми этими прекрасными вещами. Они требуют от любви страсти, силы, глубины, верности. Мы же требуем, чтобы нас любили за ту силу, глубину и страсть, на которую мы способны. Слова… слова… слова… И когда мы понимаем, что нужно подтвердить их чем-то — мы спасаемся бегством. Мы летим утешаться сладостью начальных страниц со следующей очаровательной женщиной. Вот разгадка вечной загадки Дон Жуана: «Почему покоритель сердец несчастлив в сердечных делах?» Комплекс неполноценности. Вот что стоит за хороводом возлюбленных, шумной репутацией тех, кто «любил и умчался прочь». Мы боимся, что женщины нас разгадают!»