Развлечения для очень взрослых девочек (СИ) - Анна Аникина
Она входила в его дом осторожно. Почти на цыпочках. Будто боясь спугнуть домового. Хотя в этой современной квартире он вряд ли водился. То, что здесь Кузьмин жил со своей семьёй, царапало. Взгляд искал следы женского присутствия. Или семейные фото.
Детали конечно выдавали факт, что женщина когда-то здесь жила. Ваза, декор вокруг зеркала, цвет занавесок. Фотография тоже была. С неё Склодовской улыбалась малышка лет семи. С двумя затейливыми косичками и без переднего зуба.
Сейчас она, разумеется, другая. Девочки как раз в этот период резко начинают расти. Но общие черты, так похожие на отца, конечно сохранятся. Вот, значит, она какая. Катя Кузьмина. Его дочь. И её будущая ученица. Только ли ученица? Ведь личный контакт тоже неизбежен. Нельзя встречаться с её отцом, а потом на уроке делать вид, что она просто её учительница. Так не получится.
Кузьмин видел, как волновалась Лёля. И как внимательно она огдядывала его квартиру.
Когда вдруг остановилась у фотографии дочери, стало страшно. Поладят ли? Выбирать между ними нереально. Сейчас ему кажется, что Лёля не может не понравиться. Но с каким настроением прилетит Катя, не ясно. И девочка — подросток это не фунт изюму.
— Она хорошая, Лёль. Искренняя. Открытая.
— Я вижу, Шур.
— Как?
— По глазам. Про "зеркало души" это правда. У детей в глазах всё видно всегда. Хотя, врать не буду, мне страшновато.
— Тебе? Ты же профессионал.
— Это не значит, что я ничего не боюсь. И потом, общаться то с твоей дочерью я буду не с профессиональных позиций. Вернее не только с них.
— Ты права. И знаешь, мне тоже страшновато. Девочка. Взросление. Изменения в характере. А я даже не знаю, что теперь подростки носят, что слушают. Что любят, о чем мечтают.
— А о чем ты мечтал в двенадцать?
— Нууу, я ж мальчик. Мне хотелось мопед. Потом в Макдоналдс. Чтоб три бигмака сразу. И два литра пепси. И на море в лагерь.
А тебе?
— А мне хотелось, чтоб мама отстала. Чтобы читать можно было всю ночь. Джинсовую куртку. И чтобы волосы были чёрные и прямые. Или белые. Но прямые. И веснушки вывести.
Кузьмин поймал пальцами кудрявую прядь.
— Они очень красивые. Твои кудри. И веснушки чудесные, — нежно поцеловал щеки и нос, — Вино будешь?
— А ты?
На самом деле вопрос был коварным. Если Александр пьёт вино, то за руль сегодня уже не сядет. А это означает… Да, это означает ночь в его доме. Возвращаться одна она сегодня точно не планировала.
— И я буду, — его голос стал на тон ниже.
— Вино?
— Вино или коньяк. Что больше хочется? Шоколад буду. Салют буду. И тебя целовать. Точно.
В заданной Кузьминым последовательности не вышло. Пока они целовались, бахнули первые залпы салюта. Разноцветные искры осветили ясное вечернее небо.
Лёля распахнула глаза. Прижалась спиной к широкой мужской груди. Пыталась запомнить и впитать как можно глубже каждое ощущение.
Яркие вспышки салюта. Диковенные огненные цветы в небе.
Запах весеннего воздуха. Пряный, пьянящий, вольный. И запах мужчины рядом с ней. Дурманяший, заставляющий колени слабеть.
Вид на Москву. Такой вроде знакомый, но с этого ракурса видимый впервые.
И горячие ладони Александра, обнимающие её и прижимающие крепко.
Защищённость. Восторг. Нежность.
Кузьмин прижимал её к себе все сильнее. Намерений и желаний не скрывая. Лаская украдкой, пока она смотрит в небо. Упиваясь её близостью, теплом и податливостью. Каждым сантиметром кожи, открытой для прикосновений и поцелуев.
Только любовь — правда. Только то, что между двумя людьми в момент откровения.
Глава 29
Утро одиннадцатого мая заставило Склодовскую тревожиться. Вот он — последний день странной праздной жизни. Времени, проведённого почти всегда в горизонтальном положении.
Хотя нет. И в вертикальном. Наклонном. Параллельном и перпендикулярном. Так, что от одних мыслей щеки алели. А руки тянулись к источнику всего этого безобразия.
Наркотик. Кто б говорил! Если она сможет оторваться от Кузьмина и выйти на работу, то соскочить с героина для неё — сущая ерунда!
— Ты чего хмуришься? — Кузьмин смотрел на неё внимательно. Будто сканировал.
— Я боюсь, Шур, — честно призналась Лёля.
— Чего-то конкретного? Или просто входить в эту реку?
— Завтра на работу. Тебе и мне. Моя жизнь была упорядоченной последние годы. Не менялась, как таблица умножения и теорема Пифагора. Понимаешь? Я знаю почти все свои уроки наизусть. Какие слова буду говорить. Какие примеры приводить.
— Что-то изменилось? Ты по-прежнему чудесный учитель и потрясающе красивая женщина!
— Раньше у меня всегда был план. А сейчас я не понимаю, как мы совместим нашу новую реальность и прежнюю жизнь.
— Ты хочешь план?
— Хочу.
— Хорошо, — Александр сел по-турецки, — Тогда я предлагаю так. На работу нам ездить одинаково, что от тебя, что от меня. Мне всё равно, где одеваться и собираться. В больнице я должен быть к восьми утра. Тебе во сколько?
— Тоже к восьми.
— Ты ездила обычно на машине или на метро?
— На метро. Так быстрее. И машину у нас там некуда ставить.
— Значит я буду завозить тебя. Получится чуть раньше, чем к восьми. До скольки ты работаешь?
— Обычно восьмой урок — это шестнадцать сорок.
— Мой рабочий день до семнадцати. Забираю тебя и едем домой. Когда я дежурю или оперирую, ты будешь об этом знать. Про дежурства — за неделю. Про задержки — по мере возникновения. Годится такой план?
— Звучит пока странно, если честно. Но мы же справимся?
— А ты сомневаешься? Иди ко мне, солнце моё!
Снова она у него на коленях. Дыхание прямо в макушку. Пальцы перебирают кудри.
Утром двенадцатого Кузьмин помог ей выйти из машины прямо возле школьных ворот. Поцеловал коротко. Но очень выразительно.
— До вечера. Ты очень красивая! — шепнул прямо в ухо.
Губы сами растянулись в улыбку. Она вдохнула полной грудью. Помахала рукой.
Сбоку подошла Кира. Оглядела Склодовскую с ног до головы.
— Иии? Ничего не хочешь мне рассказать?
— Кирка, я такая счастливая! И мозгов, кажется, совсем не осталось!
— Лёлик, где таких мужиков выдавали? И почему ты мне очередь не заняла? Офигеть!
— Кира Витальевна, тебе не стыдно!
— Не-а! Ты неделю молчала!
— Три дня.
— Три дня? Склодовская! Ты ли это?
— Я, Кирка, я. Это и страшно!
