По острию греха - Яна Лари
Тяжело дыша он сминает мои губы, врываясь вглубь рта дерзким языком. По венам трещит ток, мысли идут рябью, я путаюсь пальцами в коротких волосах, восторженно раскрываясь его неудержимому темпераменту.
Дамир целует так, словно собрался отыграться за каждую секунду, отданную мной кому-либо другому. Каждое скольжение — острый импульс под кожей, каждый прикус — больший градус жадности. И так по нарастающей, натягивая моё тело тугой тетивой, готовой выпустить рвущуюся к нему душу. Потому что сейчас он мой падший бог, осколки верности, лезвие греха. Отрава. Панацея. Преступление. Наказание. Он всё что есть во мне тёмного. Моё падение в алчную пасть порока.
Всё. Вот теперь точно всё. Не осталось ни иллюзий, ни самообмана. Он поглотил меня как море хлипкий парусник. И мне хорошо на дне. Мне только здесь спокойно. В голове петардами взрываются и тут же гаснут мысли, сжимая лёгкие болезненным угаром. Ступни не чувствуют пола, а тело сотрясает жестокой лихорадкой. Если он сейчас остановится, я взвою от разочарования. Но мне и тут не дают отчаяться, вжимают ягодицами в край стола, да так, что даже одежда не помеха ощущениям. Контакта ближе, когда каждый шов на платье генератор ласки, а каждая складка дополнительный стимул, у меня не то что в реальности не было. Я подобного и представить себе не могла.
С Дамиром всё иначе. Всё остро до невыносимого, наверное, поэтому я не сразу осознаю, что он отстранился и встревожено всматривается мне в глаза. Губы напротив меня шевелятся. Он что-то говорит, но звуков отчего-то неслышно. Я пытаюсь переспросить и не могу, язык словно онемел. Распахиваю глаза — широко, удивлённо — и с ужасом понимаю, что его побледневшее лицо начинает подёргиваться мутной пеленой, а затем и вовсе стирается вместе с очертаниями кухни. Я куда-то падаю, затем взлетаю, укутанная приятным теплом мужских объятий.
Вернуть связь с реальностью получается не сразу. Попытку разлепить веки, а затем всё-таки сфокусировать взгляд венчает испуганное изумление.
— А что?.. Но где?.. Как мы вдруг оказались в гостевом домике?
С губ Дамира срывается такой порывистый выдох облегчения, будто он это время вообще не дышал.
— Ш-ш-ш… Всё хорошо. Ты сильно ослабла и, кажется, потеряла сознание. Но теперь всё хорошо. Просто мы немного поторопились. Я сегодня лягу с тобой? Иначе не усну. Хочу быть уверенным, что ты в порядке.
Вместо ответа, кладу голову ему на плечо, позволяя ласковым рукам баюкать своё тело и впервые по-настоящему не волнуясь, приснится мне этой ночью что-либо или нет.
Вот она та самая явь, которой нет равных.
Желание
За окном разрывается петух. Третью ночь Дамир приходит вместе с сумерками и крепко обнимает аж до самого рассвета, не позволяя себе даже поцелуя. Третье утро я сонно зарываюсь лицом во вмятину на соседней подушке, сохранившую его волнующий запах. Непросто заставить себя перестать торговаться с рассудком за каждый лишний миг запретной неги, но необходимость привести себя в порядок неумолима.
Коснувшись в последний раз губами наволочки, бегом отправляюсь в душ, потом чищу зубы, одновременно подсушивая волосы феном, надеваю джинсы и тонкий свитер, затем выхожу во двор.
В усадьбе тихо. На кухне хлопочет дед Анисим. Он меланхолично разливает чай по кружкам и, заметив меня, тянет губы в отеческой улыбке.
— Доброе утро! — произносим одновременно.
— Как самочувствие? — встревоженный взгляд проходится по моему лицу, но почти сразу теплеет. — Вижу, что лучше. Помогли мои травки. Сейчас ещё сдобой подкрепишься и хоть в пляс пускайся.
— Это правда, тебе уже лучше? — раздаётся за спиной шёпот Дамира. У меня мгновенно пересыхает во рту от воспоминаний и томного подтекста. — Тогда тебе обязательно нужно позавтракать. Я покажу тебе город. Посидим где-нибудь.
— На города я насмотрелась, покажи лучше часовню. Я слышала она древняя, никогда не бывала в таких местах… — заканчиваю с меньшей уверенностью, почувствовав предплечьем мимолётное прикосновение его руки. Стрельников стоит так близко, что начинает покалывать щёки.
Чёрт. Не хватало ещё покраснеть перед Анисимом.
— Договорились.
Он подводит меня к стулу, помогает усесться и галантно задвигает его следом. Снова незначительное, но такое горячее скольжение пальцев вдоль позвонка над вырезом свитера. Едва ощутимое на коже, но обжигающее глубоко под ней.
— Отлично.
Я всё-таки вспыхиваю под его голодным взглядом, когда Дамир садится с противоположной стороны стола. Сопротивляться влечению абсолютно бессмысленно. Он просто не оставляет мне выбора.
Завтрак проходит в молчании. Стрельников в мою сторону больше не смотрит. С одной стороны понятно, что он таким образом пытается удержать рамки приличия. С другой… хочется послать эти приличия к чёрту.
Мы, безусловно, торопим события, но спорить с возникшим притяжением практически невозможно. Первоначальный интерес слишком быстро пересёк черту невозврата, превратившись в неудержимую потребность стать ближе. Так близко, как он позволит. И чем дальше, тем сложнее удерживать дистанцию.
Позавтракав, отправляемся смотреть часовню. Пробормотав себе под нос что-то насчёт неисправимости Анисима, Дамир всё-таки соглашается пройти через кладбище. Багровые кроны осин осуждающе шелестят нам вслед, а мы молчим, то и дело соприкасаясь рукавами, будто два школьника на первом свидании.
Так нелепо до грусти всё-таки встретить друг друга, но не в то время и не при тех обстоятельствах.
— Тебя, вероятно, интересует вот это, — он останавливается у старой кладбищенской ограды с витым орнаментом из чёрного металла. — Здесь упокоена вся моя родня. Я утолил твоё любопытство?
— Большинству не исполнилось и сорока, — заключаю, внимательно оглядев ряд табличек на крестах. Упавшее сердце не даёт нормально вдохнуть. Надо же, такие молодые. Очень хочется спросить, что же их так рано скосило, но неловкость наливает язык свинцом.
— Официально у кого что, — проницательно усмехается Дамир, едва взглянув мне в лицо. — Иначе бы здесь не лежали. Но моей семье не привыкать затыкать людям рты. В роду Стрельниковых немало отчаявшихся наложить на себя руки.
— Дурная наследственность?
— Дурной пример, — он вдруг разворачивает меня лицом к себе. Смотрит долго пробирающе, без всякого намёка на иронию. — Нормальная у меня наследственность. И дети будут нормальными.
Тон предельно серьёзный, если не сказать жёсткий. Но мне нравится, как уверенно он переплетает наши пальцы. Нравится настолько, что я позволяю себе не отнимать руки.
— Пойдём дальше? — невольно улыбаюсь и тут же хмурюсь, чувствуя давление кольца
