Анна Берсенева - Женщины да Винчи
– Ничего не обидело.
– Вам в училище не объясняли, что на фронте вы должны будете выполнять приказы старших по званию? – сухо спросил Немировский.
– Объясняли…
– Так выполняйте, – приказал он. – Говорите, что случилось.
– Правда ничего не случилось, товарищ капитан! Просто я… Ну, просто мне стыдно, что я толстая! – выпалила она наконец.
– Что-о?! – Удивление его было таким сильным, что даже осунувшееся от усталости лицо озарилось этим чувством. – С чего вы взяли?
– Это же всем видно, – пробормотала Зина. – Вот и вы заметили…
– Я ничего такого не заметил, – пожал плечами он.
– Эфемерная – значит худая, я это слово знаю. А раз не эфемерная, то, значит, толстая.
Зина сквозь землю готова была провалиться от того, что такой разговор вообще затеялся. И далось же капитану выспрашивать! Она была уверена, что уже не переживает из-за своей похожести на лесной грибок-боровичок; так мама про нее говорила. Стыдно было бы переживать из-за такой ерунды, когда ты уже взрослая и уходишь на фронт. И вот пожалуйста, снова выплеснулось школьничество.
– Пусть это будет в вашей жизни самой большой бедой, – усмехнулся капитан.
Тогда Зина и увидела впервые его усмешку, да нет, не усмешку – улыбку. Она осветила его лицо лишь на мгновение, но так ярко, так необыкновенно, что у Зины занялось дыхание. Никогда она не видела, чтобы короткая улыбка преображала человека всего, до донышка.
Через мгновение лицо капитана стало прежним, непроницаемым.
– Вы откуда прибыли? – спросил он.
– Из Кирова, – ответила Зина. – В документах написано.
– И родились там?
– Родилась в деревне, в Оричевском районе. Родители в Киров перебрались, когда мне год исполнился.
– Видно, что корни у вас деревенские, – заметил он.
– Это плохо?
– Ничуть. Глядя на вас, я наконец понимаю, каким был Филипок. Читали, надеюсь, Толстого?
Детские рассказы Льва Толстого Зина, конечно, читала. И про акулу, и про сливовую косточку, и про маленького крестьянского мальчика Филипка, который вместе с большими ребятами пришел учиться в школу.
Она кивнула и подумала, глядя на капитана: «А вот он-то уж точно не деревенский. Из большого города, даже из самой Москвы, может».
Внешность у Немировского была такая, которую в книжках называют утонченной. То есть Зина лишь предполагала это, знать про утонченность наверняка она не могла, потому что наяву никогда ее не видела. И такого лица, как у него, не видела тоже, потому и связала с ним это слово.
Черты его лица были особенные: скулы точно скульптором вылеплены, и глаза, темно-зеленые, как лед на чистой реке, в точности повторяют их изгиб.
Не топором лицо его было вырублено; рубленые лица Зине встречались во множестве, она прекрасно знала, как они выглядят. И еще, глядя на капитана, Зина поняла удивительную вещь: что он совсем не осознает, как сильно нравится женщинам. Да, именно эта мысль пришла ей в голову и именно такими словами. Раньше она не размышляла так сложно, а вот теперь вдруг стала.
«Наверное, я повзрослела», – решила Зина.
Эта догадка ее обрадовала, но обдумать ее получше она не успела.
– Идите к машинам, Зинаида… – Немировский заглянул в мобилизационное предписание. – … Тихоновна. Спросите старшую медсестру Воскарчук, она объяснит ваши обязанности. Осваиваться придется на ходу.
И Зина, не очень ловко отдав честь, пошла на улицу к полуторкам, на которых медсанбат должен был следовать вместе с войсками, брошенными на прорыв немецкой оборонной линии «Пантера».
Так она окунулась в войну – сразу. Она даже не окунулась в нее, а завязла в ней так же, как грузовики вязли в болотах, раскинувшихся на сотни километров вперед, от Новоржева до Пушкинских Гор.
К лесам Зина была привычна, поэтому могла направить все свои силы на то, чтобы привыкнуть к войне. А вот это было непросто, потому что война оказалась совсем не то, что Зина про нее думала.
Медсанбат шел вместе с саперным батальоном, то и дело попадая под обстрел немецкой артиллерии, бившей по болотам с пушкиногорских холмов. Зина радовалась, что хоть и боится обстрелов, но все-таки не до оцепенения – страх не парализует ее, и она может выполнять свои обязанности, оказывать помощь раненым. Если бы это было иначе, то ей было бы стыдно, но, к счастью, нервная система у нее оказалась крепкая, стыдиться не пришлось, а дня через три она привыкла к обстрелам, и страх прошел совсем.
К другому не могла она привыкнуть… Через те же три дня Зина поняла, что все, кроме нее, давно уже к войне пригляделись и не испытывают того душевного подъема, который, она была уверена, должен испытывать каждый, кто воюет за правое дело. У любого из бойцов душевный подъем если в чем и проявлялся, то лишь в злости, а от того, что противник был далеко и вместо боя их задачей являлся сейчас только путь, они испытывали даже не злость, а злобное раздражение.
Немецкая артиллерия била неточно, раненых было немного, и старшина Воскарчук решила, что бойцы медсанбата должны воспользоваться возможностью – пока не начались бои, прямо в дороге проверить личный состав саперного батальона на педикулез.
– Вши препятствуют нормальной боевой и политической работе. Особенно лобковые, – сказала Воскарчук. И попросту пояснила, разведя сильными короткопалыми руками: – Наступаем же. Население освободителей встречает-привечает, женщины в том числе. Радуются. Вот и напустили заразы. Они ж с немцами спали тут. Известно, что на оккупированных территориях творилось.
Зине неприятно было это слышать. Какое право имеет Воскарчук вот так, походя, оскорблять незнакомых ей женщин? Почему это они спали с немцами? И вообще, разве люди виноваты, что не смогли эвакуироваться? Ведь Гитлер напал внезапно, поэтому отступать нашим войскам пришлось так далеко. Зина представила, что фашисты дошли бы не только до Пскова, а до самого Кирова, и они с мамой не успели бы уехать…
Она рассердилась и высказала старшине Воскарчук свое мнение. Она вообще не привыкла его скрывать и не понимала, зачем это делают другие.
– Молодая ты еще, Зинаида. – Воскарчук на Зинину резкость не обиделась. – Жизни не знаешь. Повидала бы, что мы за войну повидали, по-другому бы на людей смотрела. Так что давай, Филипьева. Также старайся выявить венерические заболевания. Гонорею, сифилис изучала? Проведешь осмотр, составишь список выявленных больных.
Возразить было нечего. Оставалось только выполнять приказ, да Зина и не собиралась отказываться.
И вот эта проверка… Какой же это оказался ужас!
Стоял март, морозы шли на убыль медленно, поэтому болота еще не раскисли, и это облегчало движение. Правда, от езды по кочкам у Зины было такое ощущение, будто из нее день за днем вытряхивают все внутренности, но она понимала, что это еще ничего: когда морозы спадут, то болота станут не просто кочковатыми, а непролазными.
