Анна Берсенева - Гадание при свечах

– Ой, Мариночка, мочи моей больше нет! – тонким голосом затянула Галина. – За что мне напасть такая, чтоб ей, стерве, сдохнуть!

– Галя, хватит выть! – прикрикнула Марина. – Дай-ка я посмотрю.

Она осторожно отмочила пластырь – и глазам ее открылся огромный фурункул на лбу у Галины. Фурункул был плотный, неназревший, она сразу поняла, что вскрывать его рано.

– Будешь на УВЧ ездить во Мценск, – сказала она. – Не созрел еще твой нарыв, придется потерпеть.

– Какой там нарыв! – снова запричитала Галина. – Нешто это простой нарыв? Нешто ты, Мариночка, не видишь, какой это нарыв?

Она зыркала на Марину заплывшими щелочками глаз, и та невольно отвела взгляд.

– Что я должна видеть? Фурункул, довольно большой…

– Да сучье вымя это, Марина, вроде ты не знаешь!

Конечно, она знала. Но не хватало еще, чтобы к ней все повадились ходить с такими вещами!

– Хватит глупости болтать, Галя, – решительно сказала она. – Вскрывать я не буду, придется поездить. И не вздумай дома иголкой проткнуть – костное воспаление может быть, помереть недолго.

– Мариночка, да разве его иголкой вылечишь? Помоги ты мне, милая, Христом-богом тебя прошу! Никто помочь не может, бабка Тимофеевна – и та…

Марина молчала. Нетрудно было понять, что настырная Галина от нее не отвяжется, да и вправду жаль было ее…

– Помоги! – сказала она наконец. – С чего ты взяла, что я могу помочь в таких делах?

– Ой, Мариночка, да ты не подумай, чтобы я чего плохое про тебя!.. – горячо зашептала Галина, оглядываясь на дверь. – Люди говорят, а уж люди знают! Тимофеевне ты руку лечила, она тоже говорит – такие дела по учебе не лечат, такие дела по крови лечат…

«Вот бабка паскудная! – сердито подумала Марина. – А ведь как ныла: помоги, деточка, ты медицину постигла…»

Она собралась уже выставить Галину, как вдруг та, словно почувствовав Маринины намерения, снова заголосила и бухнулась на колени.

– Не уйду от тебя, не уйду, хоть убей! – рыдала она. – Лягу тут и помру, все одно мне не жить! Может, она на меня смертную порчу навела, откуда я знаю, и куда мне теперь идти? И доченька моя сиротой останется, бедная девочка неповинная!

– Да замолчи ты! – Марина даже ладонью по стулу стукнула. – Что ты плетешь, какую смертную порчу! Просто позавидовала дура, обозлилась – что тут страшного?

– Помру я! – не унималась Галина. – Голова у меня сгниет – и помру!.. Разве ж я виноватая, что Колька ко мне стал ходить, а не к ней, разве ж я его присушила? За что она меня так, подлюга, а?!

– Ну, за что, за что – да ни за что, – успокаивающим тоном сказала Марина. – Такой, значит, человек, что тут поделаешь? Сядь, Галя, успокойся. Воды выпей.

– Рассказать? – тут же деловито спросила Галина, быстро поднимаясь с колен.

– Не надо, – покачала головой Марина. – Мне это неважно. Да помогу, помогу, – остановила она уж было снова открывшую рот женщину. – Только я тебя прошу, Галя, как человека тебя прошу: не болтай ты об этом всем и каждому! Я же не бабка Тимофеевна, зачем мне такая слава? И смешно же это, пойми: из ФАПа заговорную избу сделать!

– Никому, вот те крест – никому! – быстро перекрестилась Галина. – Ты только помоги, Мариночка, а я – могила!

«Так-таки и могила», – подумала Марина.

Но что было делать с неотвязной Галей?

Она вышла в сени, превращенные в комнатку для посетителей, убедилась, что там никого нет. Потом зачерпнула из ведра воды в тонкий стакан и вернулась к Галине. Та, открыв рот, следила за тем, как Марина открывает дверцу печи в углу, долго и внимательно смотрит на догорающие березовые полешки. Сполохи тлеющего пламени освещали ее лицо под низко надвинутой белой шапочкой, плясали в расширенных глазах… Галина замерла, глядя на это и боясь произнести хоть слово.

Марина вынула из печи три уголька и, подбрасывая их на ладони, подошла к столу. За окном уже стемнело, полумрак стоял и в комнате. Занятые разговором, женщины не включили верхний свет, и только настольная лампа освещала теперь стол.

Марина поставила стакан на стол и медленно, по одному, бросила туда угольки. Они плавали на поверхности воды, тихо шипя. Галина следила за ними, не в силах отвести глаз. Маринины глаза тоже были устремлены на эти три уголька на поверхности воды, губы ее беззвучно шевелились…

– Знаешь – кто? – спросила она наконец, не отводя взгляда от угольков.

Галина кивнула.

– Тогда – о ней думай и смотри.

Голос у нее стал таким властным, что Галина вперилась в угольки совсем уж неотрывно, хотя и прежде смотрела на них.

– Не смей плохое думать! – негромко прикрикнула Марина. – Хуже заболеешь! Просто так думай, вспоминай…

И Галина увидела, как легкие угольки, медленно кружась, один за другим начали опускаться на дно! Они падали, как камни, и от них отделялись прозрачные пузырьки. Пот выступил у Галины на лбу, она испуганно посмотрела на Марину. Но та по-прежнему смотрела только на воду, и губы ее шевелились.

– Все! – сказала она вдруг. – Выпей воду, Галя, а угольки оставь. Пройдет твое сучье вымя, не бойся. А зла ты ей зря пожелала сначала… Мне тяжелее было.

С этими словами Марина присела на стул, медленно стянула с головы медицинскую шапочку.

– Ой, Мариночка, да как же я тебе благодарная, да как же мне тебя… – начала было Галина.

– Ну постарайся все-таки не болтать, – устало попросила Марина. – Не хочу я этого, тяжело мне это, как же вы не понимаете? Учти, Галя, если кто-нибудь еще с этим явится – уйду я с вашего ФАПа, так и знай.

Бормоча слова благодарности, Галина попятилась к двери и, задом распахнув ее, вывалилась в сени.

Марина впервые обрадовалась, что Жени не было дома к ее возвращению. Она так устала, что ей хотелось одного – лечь, закрыть глаза.

Но, несмотря на усталость, сначала Марина разделась и, встав в тазик, облилась водой. От омывающих холодных струй ей стало немного легче. Не вытираясь, она накинула махровый халат и села в кресло, в котором любил сидеть Женя. Она не волновалась, что его до сих пор нет: в музее как раз шла инвентаризация тургеневской библиотеки и Женя часто задерживался допоздна.

«Опять, опять!» – тоскливо думала она.

Ей не было жаль потраченных сил, и зла на настырную Галину она не держала. Она боялась только того, что снова разбудила в себе – как тогда, по просьбе Иришки. И снова разбудила просто так, не из собственной души…

Марина уже знала, как нелегко ей теперь будет успокоиться. Волны, поднимавшиеся у нее внутри, подступали к самому горлу, от их мощного наплыва темнело в глазах, и мучительная тоска охватывала ее.

Она сидела в кресле, обхватив колени руками, невидящими глазами глядя куда-то в угол. Глаза ее расширились, казалось, на пол-лица, темная глубина ставших огромными зрачков залила их до краев.