Наталья Батракова - Волшебный свет любви

Выяснилось все случайно: после консультации перед первым экзаменом небольшой компанией они заглянули в кафетерий, и вдруг ее внимание привлекли завораживающие движения рук Вессенберга, затем в разговоре он упомянул Темиртау. Она в очередной раз задержала взгляд на его руках, в голове что-то переключилось…

Спустя полчаса, совершенно забыв о завтрашнем экзамене и вредной старухе – хозяйке съемной квартиры, где жила Катя, они восторженно обменивались обрывками детских воспоминаний, долго гуляли по вечернему городу. Романтические ежевечерние свидания и прогулки продолжались всю сессию: оба летали как на крыльях, готовились вместе к экзаменам, переживали, волновались друг за друга. К концу января Катя поняла, что влюбилась. Впервые в жизни, по-настоящему.

Гену, казалось, захватили те же чувства: все свободное время он проводил с Катей, сидел рядом на лекциях, приглашал в кино, провожал до дома, и потом они еще долго шептались на лестничной площадке, так как хозяйка категорически запрещала приводить гостей.

Неожиданно открылось, что под маской авантюрного, а порой и циничного остряка и балагура прячется романтичный, тонкий, ранимый человек. Любит поэзию, верит в настоящее чувство, мечтает о странствиях и дальних странах. Потому и пошел в журналистику: поездки, командировки, новые места. Наверное, ему передались гены прадеда-путешественника, благодаря которому в свое время семья и оказалась в царской России.

А Катя мечтала стать писательницей. Но для этого, как она считала, следовало поднабраться жизненного опыта, собрать материал. Притом лучше всего начинать творческий путь с журналистики: столько интересных знакомств, столько историй, столько судеб! Вот за такими разговорами в основном и проводили они время, хотя общественность по праву считала, что у них роман. В душе верила в это и Катя: трепетала от каждого случайного прикосновения, ждала поцелуев, признаний в любви, которых почему-то все не было.

Лето после первого курса Вессенберг провел в Германии у родственников, которым удалось попасть на историческую родину одними из первых. Оттуда он вернулся каким-то другим – вроде чем-то озабоченным, загадочным, периодически куда-то исчезал. Хотя по отношению к Евсеевой оставался прежним – чутким, внимательным, встречал, провожал, приглашал в кино, засиживался у нее в гостях, теперь уже в общежитии. Соскучившись за два долгих летних месяца, однажды Катя едва не открылась ему в своих чувствах, но в самый последний момент насторожил взгляд, который он украдкой бросил на часы.

А дальше… Все вышло случайно. В один прекрасный день преподаватель отправил ее как старосту группы за пособием по предмету, забытым им на рабочем столе. Пулей пролетев по коридорам, Катя на обратном пути неожиданно зацепилась взглядом за лежавшую на полу яркую шариковую ручку и остановилась как вкопанная: точь-в-точь такую ей привез из Германии Гена. Подняв ручку, она с недоумением повертела ее в руках, осмотрелась по сторонам, на всякий случай тихонько приоткрыла ближайшую неприметную дверь и…

То, что она увидела, ввело в ступор: в сумраке лаборантской, прямо за стеллажом с наглядными пособиями по грамматике немецкого языка, целовались мужчина и женщина. Вернее, не просто целовались, что было понятно по ритмично качавшимся плакатам и длинным темным волосам женщины с запрокинутой головой. Пара занималась сексом… Страстным… То, что это происходило прямо в стенах учебного заведения, в помещении, куда в любую минуту мог кто-то заглянуть, по-видимому, только добавляло им страсти.

Конечно, будучи девушкой воспитанной, в любом другом случае Катя тут же закрыла бы дверь и, осудив про себя данное действо, спокойно отправилась в аудиторию. Но здесь она не могла сдвинуться с места: мужчина показался похожим на… Это был Генка! Ее любимый Генка, Генрих Вессенберг по паспорту!

Стукнулась об пол выроненная ручка. Стойка замерла, плакаты слегка раздвинулись, показались знакомые глаза – расширенные то ли от испуга, то ли от раздражения из-за того, что кто-то помешал любовной утехе.

В чем была, Катя выскочила на улицу. Плача в три ручья, не замечая моросящего дождя и холода, она добежала до сквера у стадиона «Динамо», присела на мокрый краешек укрытой от любопытных глаз скамейки и взвыла от горя. Хотелось умереть… Тут же… Заболеть и умереть, потому что жить дальше незачем, потому что ее предали и любовь ее предали.

Сколько она так просидела на дожде и пронизывающем ветре, сказать сложно. Сидела, пока можно было как-то терпеть холод, пока зубы и подбородок не стали выбивать безудержную чечетку, болью отдававшуюся в мозгу и во всем теле.

В тот же вечер в комнату постучался Гена и попросил Катю выйти в коридор. Взъерошенный, возбужденный, виноватый. И хоть так и распирало выставить его за дверь, желание узнать, что же он скажет в свое оправдание, победило. То, что услышала, добило окончательно. Гена признался, что это была преподавательница немецкого языка, которая старше его на девять лет, и встречается он с ней еще с Германии. Случайно столкнулись летом в немецком городишке, где он гостил у родственников, а молодая женщина привезла группу детей на оздоровление. Кроме секса, их ничего не связывает, потому что он давно любит Катю. Вот только никак не решался ей в этом признаться: не хотел связывать себя и ее обещаниями, поскольку в скором времени семья Вессенбергов собиралась покинуть Беларусь.

И хорошо, что все открылось, так как его давно тяготили и эта связь, и чувство вины перед Катей. Больше всего на свете он боится потерять ее и буквально час назад расстался с бывшей пассией. Более того, ради Кати он готов остаться здесь и никуда не уезжать.

«Надеюсь, ты меня простишь?» – с мольбой заглянул он ей в глаза после длинного монолога.

«Уезжай… – твердо ответила Катя и добавила: – Ты уже убил любовь».

Той же ночью у нее резко поднялась температура, на теле появилась непонятная сыпь, началась одышка. К утру перепуганные соседки по комнате вызвали «скорую», которая отвезла Катю в больницу с малообнадеживающим предварительным диагнозом: «острая вирусная инфекция; менингит». Лишь через несколько дней выяснилось, что это двусторонняя пневмония, которая на фоне сильнейшего нервного стресса дала нетипичную картину.

А ведь поначалу ее поместили в инфекционную больницу, в закрытый бокс, куда никого не пропускали, кроме медперсонала. Она долго находилась в полубессознательном состоянии, в котором, точно заевшая пластинка, крутился один тридцатисекундный ролик: ритмично двигавшаяся стойка с плакатами, Генкины очумелые глаза, женщина с длинными темными волосами… Она и не догадывалась, что, пока лежала в инфекционке, Вессенберг дни и ночи проводил под ее окнами на территории больницы.