Ширли Конран - Кружево. Дорога к дому
Идея свести все хлопоты клиента к этому единственному звонку была до смешного проста. Именно поэтому она срабатывала великолепно.
37
Кейт по-прежнему продолжала имитировать оргазм. Не всегда: она могла очень легко испытать его, если достаточно долго находилась сверху и постепенно нащупывала необходимое для этого положение. Но так получалось не всякий раз; и если, в случае неудачи, Кейт не могла потом заснуть, она удирала в ванную и быстро добивалась удовлетворения.
Но после того, как они с Тоби прожили вместе шесть лет, началось нечто ужасное, и это ужасное продолжалось достаточно долго.
Как-то душной августовской ночью Кейт лежала в постели и читала газету, где описывались подробности грустной, обставленной в скверном вкусе смерти Мэрилин Монро.
– Она была такой обаятельной и смешной, милый. – Две крупные слезинки скатились у Кейт по ресницам и приковали к себе внимание Тоби.
– И красивой тоже… Какие у тебя длинные ресницы, Кейт.
– Да, Тоби, но бесцветные. Если бы я их не красила, ты бы их и не разглядел.
– А мои ресницы станут длиннее, если я начну их красить?
– Наверное… Дорогой, здесь пишут, что ноги у бедняжки Мэрилин были грязные, а педикюр на ногтях обломан. Как грустно!
Тоби скрылся в ванной и появился оттуда спустя минут десять. Кейт мельком взглянула на него, а затем в ужасе чуть не подскочила на кровати: «Тоби!» Все лицо Тоби было грубо размалевано косметикой, как у престарелой, изрядно потасканной, но все еще молодящейся вдовы.
– Господи, смой это все, Тоби! – воскликнула Кейт.
Но Тоби как-то странно улыбнулся, пристально посмотрел на нее и ответил высоким, ломким, необычным голосом, немного напомнившим ей голос матери Пэйган: «Нет, я хочу любить тебя так».
Чем они и занялись.
На следующий день Кейт не напоминала ему о случившемся. Но вечером Тоби, выпив слишком много бренди под французский пирог со шпинатом, саркастически заявил: «Мне кажется, шпинатный пирог, дорогая, не твой конек» – и направился наверх.
Когда Кейт, с непонятным страхом в душе, пришла укладываться спать, она обнаружила Тоби, лежащего, уставясь в потолок, прямо на полосатом бирюзовом покрывале кровати. Все лицо его опять было покрыто косметикой, а одет он был в ее тонкую кружевную ночную рубашку.
– Ну хватит, Тоби, – сказала Кейт. – Довольно. Иди умойся и, пожалуйста, больше этого не делай.
Но Тоби уселся на постели, надул губы и сказал тоном капризной девочки:
– А почему это тебе можно, а Тоби нельзя? Тоби тоже хочет быть красивым. – Он притянул ее к себе, уложил рядом и забормотал: – Тоби нравится быть красивым, Тоби нравится так одеваться. Но ты должна мне обещать, что это секрет, который останется только между нами, подружками. Очень важный секрет. Обещаешь?
На этот раз много времени Тоби не понадобилось, вся любовь заняла у него не больше десяти минут. Но Кейт понадобились целые сутки, чтобы прийти после этого в себя.
Потом все повторилось еще раз, и Кейт снова трясло целые сутки. И с тех пор каждый вечер, когда пора было ложиться в постель, Тоби обязательно «прихорашивался», как он это называл.
Через две недели Кейт от недостатка сна и беспокойства была уже вся взвинченная и бледная как смерть, Тоби же буквально расцвел. Еще через неделю он притащил купленное у Хэрродса черное свободное женское платье сорок восьмого размера, расшитое сверху донизу лебедями, и в тон ему ночную рубашку с глубоким вырезом.
– Сказал продавщице, что покупаю это мамочке, – заявил он, расправляя рубашку на своих тощих бедрах.
Это было в среду; а в пятницу он облачился в купленные на Шефтсбери-авеню сетчатые чулки на черных подвязках и отделанный оборками большой черный лифчик. Вечером в субботу на нем был уже красный атласный корсет с осиной талией, а на ногах – убийственные розовые туфли без задника на высоких каблуках. «У Хэрродса не оказалось туфель моего размера, поэтому пришлось купить вот такие, без задника, но они все равно мне малы», – объяснил он.
Кейт все происходящее казалось столь же мрачным и нереальным, какими представились ей в свое время и запомнились похороны ее отца. Нарумяненные щеки Тоби, которые он всегда тщательно накрашивал до цвета спелой груши, казалось, символизируют смерть. И снова Кейт была в замешательстве и недоумении: она не понимала, почему эта перемена в Тоби произошла вдруг столь внезапно. Он всегда был таким неукоснительно практичным; никогда и ни в чем не было и намека на то, что с ним может случиться нечто подобное. Он никогда не надел бы ни на какую вечеринку рубашку с оборочками; никогда и ничем не давал ей понять, что предпочитает окружать свои яички вуалью из кружева; никогда ни одним словом, ни одним поступком не давал оснований заподозрить у него какие-либо сексуальные отклонения. Кейт никогда ни на секунду не могла и предположить, что на самом деле Тоби предпочитает в постели подобный отвратительный фарс. Еще вчера у нее был совершенно нормальный муж, а сегодня он вдруг превратился в какой-то ходячий ужас.
Она не могла понять, что происходит в его сознании, что творится у него в голове; не понимала того странного, похожего на транс состояния, в которое он впадал, стоило ему только облачиться в женские одежды. Еще сильнее ее сбивало с толку то, что у Тоби были две различные манеры одеваться по-женски, с разными наборами вещей. Он, по-видимому, воображал себя двумя разными женщинами, и бедная Кейт никогда не знала заранее, окажется ли она сегодня ночью в постели с одетой в черный атлас похотливой светской дамой 30-х годов или же со скромной школьницей-девственницей в белых штанишках. Когда Тоби надевал чулки и туфли на высоких каблуках, его ноги ниже колен, с мускулистыми и тонкими икрами, начинали казаться кривыми и совсем не женскими; но в то же время, как это ни странно, в них все-таки было нечто женское. Точнее, они были очень похожи на ноги одной вполне определенной женщины, которую Кейт знала. Однажды ночью у Кейт вдруг возникло кошмарное ощущение, будто тяжело дышащий на ней человек – ее свекровь, вдова майора Хартли-Харрингтона.
Тоби категорически отказывался обсуждать то, что с ним происходило. В течение всего дня он был совершенно другим человеком: тем обычным, нормальным Тоби, каким был всегда. Вечерами же он не мог дождаться момента, когда они поднимались наверх, в свою спальню. Иногда он даже железной хваткой стискивал руку Кейт и тащил ее вверх по лестнице, при этом глаза его как-то странно блестели из-под густого слоя косметики. Иногда он казался Кейт типичным негодяем, будто сошедшим со страниц дешевых романов. «Нет, я просто слишком начиталась Барбары Картленд», – убеждала она себя. Но все же никакими другими словами она не могла бы описать то специфическое выражение, которое появлялось в подобные минуты на лице у Тоби: возбужденное, безжалостное, со стеклянными глазами. Кейт не понимала, что с ним происходит, и не знала, что ей предпринять.
Что она опять сделала не так? Почему эти ужасные перемены случились вдруг так внезапно? Если Тоби – гомосексуалист, то почему он спит с ней? Если он еще только превращается в гомосексуалиста, то почему она его так боится? Многие из числа их друзей были «голубыми», но они не внушали Кейт никакого страха; с Тоби же все было иначе. Причем больше всего ее пугали не косметика, не волочащаяся походка, не подбитые ватой кружевные лифчики, не этот ужасный корсет из красного атласа и даже не то, как Тоби пытался спрятать между ног яички, – неудивительно, что у него при этом делалась такая странная походка, особенно когда он надевал туфли на высоких каблуках. Нет, наибольший ужас вселяли в Кейт его гримасы, ужимки, вся его мимика. Абсолютно искренняя, она со всей очевидностью обнаруживала, каким он представляет себе внутренний мир и душевный склад женщины. Это был какой-то скверный шарж, оскорбление всему ее полу; именно это и шокировало больше всего Кейт, никогда не слышавшую слова «трансвестит».
Она закатила Тоби сцену, но Тоби пригрозил, что уйдет от нее.
Кейт уступила.
Потом она устроила ему еще одну сцену, и Тоби мягко напомнил ей, что она просто тридцатилетняя бесплодная сука и потому пусть лучше заткнется, мать ее… «Ой, извини меня, дорогушенька, не надо так плакать, давай лучше поцелуемся и помиримся, а? Один только маленький детский поцелуйчик», – загундосил тут же он, склонился над ней и притянул ее за подбородок к своим грубо намалеванным губам. Каждая пора на его лице вдруг будто выросла и показалась Кейт увеличенной, точь-в-точь так же, как показались ей увеличившимися поры на лбу миссис Трелони – на белом лбу, из которого торчали жесткие черные волосы, – тем ужасным вечером, в ванной, когда она была еще школьницей. Вот и сейчас, как тогда, она с жуткой ясностью, во всех мельчайших подробностях видела частички ярко-красной помады в трещинках губ Тоби и в порезах на верхней губе, оставшихся после бритья. Он так и не научился как следует пользоваться помадой.
