Барбара Хоуэлл - Прогулочки на чужом горбу
В три часа одиннадцать минут я нажала кнопку переговорного устройства и послушно последовала властному приказу Изабель «подняться на третий этаж».
Она отворила дверь, оставив узенькую щелку, едва пропустившую меня внутрь: «Джой еще нет, но входите. Прошу».
Изабель оказалась в точности такой, какой я ее себе представляла: волосы, отливающие багрянцем осенней листвы, бледная кожа с едва заметными следами веснушек, рыжие ресницы и дивная фигура — из тех, в которых при округлости форм не увидишь ни единой лишней жиринки. На ней было шелковое кимоно пастельных тонов, которое напомнило мне рисунки Обри Бердслея, изображающие величественных дам с длинными тонкими пальцами и холеных маленьких зверушек у их ног. Правда, у Изабель на кушаке были две дырки, прожженные сигаретами.
Я вошла в полумрак маленькой прихожей — неясные очертания стен, обитых темной парчой, в углу — блестящая китайская ваза цвета бычьей крови с букетом перьев страуса в ней.
— Я так рада познакомиться с вами. Джой много рассказывала о вас, — робко пробормотала я.
Засвистел чайник.
— А, вот и чай. Проходите прямо в гостиную и устраивайтесь. Я сейчас буду. — И она исчезла за лакированной ширмой.
Гостиная была беспорядочно заставлена викторианской мебелью, обитой бархатом. К дальней степе был притиснут маленький рояль, покрытый шалью и заваленный книгами, стопками машинописных страниц и журналами, на которых валялась всякая всячина: пепельницы, недопитые фужеры с вином, бинокли, очки и пара акварелей в миниатюрных подрамниках. Такое же собрание различных принадлежностей представлял и письменный стол, стоявший в углу. Вдоль окон висели тяжелые, украшенные кистями портьеры. Над вычурным столиком для закусок — бледная лампа; не будь она из обычной меди и столь современного вида, то вполне могла сойти за Тиффани.
Я села на резной диванчик с твердым сиденьем, закинула ногу на ногу и мысленно внушила себе расслабиться. Но вместо этого мне пришла на ум прочитанная где-то фраза, что все мы чьи-нибудь близкие друзья. И теперь, находясь в этом затхлом и вместе с тем изысканном логовище женской порочности, я поняла, что это как раз тот момент, когда само присутствие в подобной обстановке такой сугубо земной и здравомыслящей персоны, как я, служит наглядным подтверждением этой банальной истины.
С серебряным подносом в руках вернулась Изабель. На подносе были три обычные кружки с пакетиками чая, несколько крекеров, немного сливочного сыра и бутылка красного итальянского вина. Я выдавила из себя улыбку. Дома я не стала есть, рассчитывая (чего же еще ожидать от мечтательной простофили со Среднего Запада), что здесь мне подадут угощение наподобие того, что описывают в сценах чаепития в английских романах — обильное и изысканное.
В тот самый момент, когда Изабель опустила поднос на столик, раздался скрежет поворачиваемого в замке ключа, и вошла Джой.
С хмурым видом Изабель одарила ее страстным поцелуем в щеку. Джой совершила промах, не ответив ей тем же. Она была слишком оживлена и поглощена болтовней, чтобы обратить внимание на подобную мелочь. Так было всегда, когда обе ее жертвы — или прислужницы, или кем там еще были для нее Изабель и я — встречались.
— И ты здесь, Мадлен. Замечательно. Ах, прошу прощения за опоздание. Я ехала в таком такси — даже и рассказывать об этом не хочется. Да еще дождь. Куда мне деть зонтик? Ух ты, крекеры! — Она говорила без умолку. — О, Изабель, ты уже приготовила чай. Как чудесно! Я чувствую себя настоящей англичанкой. Как тебе понравилась квартира, Мадлен? Изабель, а где пятая глава? Я обыскалась ее у себя. — Она подошла к роялю и стала разыскивать потерянные страницы среди пепельниц и грязных фужеров.
— Не смей трогать это, — хрипло сказала Изабель.
Джой отпрянула от рояля, послав в мою сторону красноречивый взгляд — «видишь, что мне приходится терпеть». Я вжалась в спинку дивана, теша себя надеждой, что за этим последует одна из знаменитых сцен с выдиранием волос, и гадая, хочет ли Джой, чтобы я тут выступила в роли очевидца, призванного разнимать дерущихся — как это обычно происходит в кино, — или просто ушла.
— А, вот она. — Джой ткнула указательным пальцем в тонкую стопку желтой бумаги. При этом она со страхом посмотрела на редакторшу.
Изабель подошла к роялю и взглянула на желтые листы.
— Нет, это не то. Твоя рукопись у меня в конторе. Над ней надо еще работать и работать.
Она повернулась ко мне и тем же голосом приказала:
— Пейте чай.
Сама тоже села и взяла одну из кружек. Когда она наклонилась вперед, ворот ее кимоно приоткрылся и можно было увидеть белоснежный, атласный, отделанный кружевом лифчик.
Я тоже взяла кружку и, дождавшись, когда чай окрасится в густо-коричневый цвет, поискала глазами, куда бы положить использованный пакетик. Все пепельницы были на рояле, к нему приблизиться я бы не решилась.
— Мне нравится ваша викторианская мебель, — сказала я, продолжая держать в руке остывающий пакетик. — Она очень гармонирует со стилем вашего дома.
Я обвела комнату восхищенным взглядом и незаметно подкинула мокрый пакетик на серебряный поднос.
— Не сюда, — скомандовала Изабель, снова наклонившись вперед, и переложила пакетик на тарелку с крекерами.
— Извините, — пристыженно шепнула я.
— А я эту квартиру ненавижу, — заметила Изабель, коротко кивнув в ответ на мое извинение. — Я хочу переехать в пригород. — Взглянув на Джой, она ядовито усмехнулась.
— Изабель хочет переехать в Коннектикут, а я пытаюсь убедить ее, что ездить на работу из пригорода в центр и обратно будет ужасно тяжело, — скорбно пояснила Джой, не геряя, однако, своей решительности и даже воинственности.
Ноздри Изабель раздулись. Видимо, этот вопрос давно уже был у них камнем преткновения.
— Все эти алкоголики и извращенцы в здешней округе…
— В пригородных поездах тоже хватает пьяниц.
— Мне необходим свежий воздух.
— Там ты летом схватишь сенную лихорадку, а зимой будет такая холодрыга, что ресницы заиндевеют…
— Это если плакать.
Джой снова посмотрела на меня, ее взгляд красноречиво говорил о том, что если кто тут и плачет, так это она, а не Изабель.
— Ненавижу пригород. — Она легонько стукнула кулачком по жесткой бархатной обивке стула.
— А мне на моей Одиннадцатой порой кажется, что я живу где-то в деревне, особенно весной, когда цветут деревья, — сказала я, решив принять сторону Джой не потому, что я придерживалась той же точки зрения (я частенько мечтаю о домике в сельской местности), а потому, что всегда вставала на защиту Джой, когда, по моему мнению, с ней обходились несправедливо.
