Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго
Мы смеялись хором пару минут, а я, следуя неосознанному импульсу, запустила пальцы правой руки в вырез платья.
* * *После первого глотка я поставила на стол свой стакан с виски и решила все рассказать, без предварительного предупреждения начав заготовленный монолог.
— Рейна влюбляется каждые три или четыре года в кого-нибудь, кто ей подойдет, знаешь? И всегда это, по ее словам, первый раз, с ней происходит по-настоящему. Я только однажды была влюблена, в моего двоюродного брата, внука моего дедушки и его любовницы. Я думала, что влюбилась на всю жизнь, но у меня ничего не вышло. Его звали Фернандо. Ему было восемнадцать, а мне пятнадцать. Хочешь верь, хочешь нет.
Я опустила голову и смотрела вниз, на край платья. В какой-то момент я испугалась тягучести и расплывчатости, с которой произносила слова, хотя говорить мне не стоило никаких усилий. Я смотрела на Родриго, а он, развалившись в кресле, смотрел на меня, — мы выглядели так, словно, с тех пор как существует мир, никто из нас не делал больше ничего, кроме как сидеть здесь, рассказывать и слушать.
— В то время я вела дневник. Мне его подарила тетя, очень дорогой для меня человек, и я писала в нем каждый день, но потом, летом, я его потеряла, не знаю как. Недавно я его случайно нашла… в ящике письменного стола моей сестры. Она украла его у меня, прочитала, написала комментарии. Она продолжала в нем писать, словно он принадлежал ей. Только теперь, я поняла наконец, что мне сказал однажды Фернандо. В семье моей матери все были одержимы наследством дедушки, понимаешь, потому что он был очень богат. Меня, разумеется, интересовало только то, что происходило в моей семье, а не в другой, не в семье бастардов, в которой дела шли намного хуже. Рейна, оказывается тоже была влюблена в нашего кузена, но об этом никто не знал, пока она мне сама не сказала, в тот самый день. Сестра мечтала о нем, но у нее не получилось. Тогда с помощью моих законных кузенов она убедила Фернандо в том, что моя бабушка якобы приписала специальную строчку в завещании, чтобы они не могли ничего унаследовать в том случае, если потомки наших двух семей объединятся. Все это было ложью, я не знаю, как они его убедили. Однако Фернандо, немец по духу, решил, вероятно, что здесь еще инквизиция свирепствует хватать людей, а моя сестра делает ему одолжение, предупредив, что если он останется со мной, его отец потеряет все права и не получит ни единой песеты из наследства.
Мой дядя эмигрировал в Германию, потому что ему гордость не позволяла напасть на врага в лице нашей семьи, И глупый Фернандо решил порвать со мной ради него, но не рассказал мне о том, что случилось, он мне ничего не сказал. Я не уверена, что он вообще с кем-либо говорил на эту тему. Рейна догадывалась, разумеется, о том, что ее ложь причинит мне боль, ведь я была очень влюблена в Фернандо и никогда не смогла бы расстаться с ним сама, так что она придумала ход гораздо более безболезненный, по ее мнению, потому что моим первым порывом после того, что он сказал мне, было желание бросить его и забыть. Фернандо сказал мне, что есть женщины для секса и женщины для любви, и что он мной сыт по горло. С тех пор я презирала себя день за днем, год за годом месяц за месяцем, до того момента пока не узнала правду в прошлую субботу. Вот так, и на пару часов сошла с ума.
Я предполагала, что Родриго немедленно прокоментирует то, что я ему рассказала, но он продолжал молча смотреть на меня.
— И ты ее не убила, — сказал он наконец.
— Нет, — ответила я, — но, честно говоря, мне очень хотелось.
Родриго поднялся с кресла и показался мне еще больше, чем раньше, необъятным и могучим, намного сильнее меня. Он взял мой пустой стакан и повернулся спиной, пока снова его наполнял.
— Я бы ее убил.
В этот момент я смотрела на его затылок, поверх его плеч, поверх огромного ворота его черной рубашки, не отдавая себе отчет в том, что машинально продолжаю скрести себя по груди ногтями. Я не переставала делать это ни на секунду, пока говорила, а холодная дрожь — следствие моего психоза — уходила по ногам в пол, а я все скребла свою сухую кожу.
— Это легко… — сказал мне Родриго, повернувшись очень тихо и внимательно глядя на меня. — Возьми стеклянный стакан, разбей его и понемногу клади осколки в суп, каждый вечер, до тех пор пока однажды — хлоп! — твоя жертва не умрет от эмболии. Аутопсия ничего не покажет, они констатируют естественную смерть и… Над чем ты смеешься?
Передо мной стоял мужчина, дававший советы, как оказаться в тюрьме, который играл каждый вечер с убийцей па пару и который по ночам иногда приводил насильников поспать ночью на диване в гостиной. Ни одна женщина, богатая, как я, живущая размеренной жизнью, имеющая собственный дом, молодого любовника и здорового, веселого сына, не могла бы даже и подумать о том, чтобы сойтись с таким человеком.
— Да так, — ответила я. — Я могу кое о чем спросить тебя?
— Конечно.
— Ты ешь требуху?
Родриго рассмеялся и пожал плечами прежде, чем ответить мне.
— Почему ты хочешь это знать?
— Это секрет. Ешь или не ешь?
— Желудок, почки, мозги и тому подобное? — спросил он, я кивнула. — Да, конечно, ем. Мне это очень нравится, особенно печень, телячьи почки и рубец.
— Я так и знала, — пробормотала я.
— Что?
— Нет, ничего.
— Точно, ничего?
— Да… Я могу попросить тебя об одолжении? — я поднялась, поставила стакан на стол и посмотрела на него. Он кивнул. Я старалась скрыть, что в действительности умирала от смеха. — Позвольте мне лечь на диван.
— Но почему? — вспыхнул Родриго, зайдясь долгим смехом. — Он же неудобный.
— Да, но мне бы хотелось полежать на нем.
Не переставая смеяться, он разрешил.
* * *— И о чем ты будешь рассказывать?
Его голос звучал очень близко из-за моей спины, где-то за головой, я лениво обернулась на подлокотнике, чтобы посмотреть на него туда, где, как я полагала, он находился, — в своем кресле.
— Что ты делаешь?
— Ах, это правила игры. Если ты ложишься на диван, я должен сидеть здесь.
— Но, тогда, — улыбнулась я, — ты меня видишь, а я тебя нет.
— Так и должно быть, — Родриго сменил тон. — И я наблюдаю за тобой, а ты должна собраться.
— Да? — спросила я, поворачиваясь, чтобы видеть его лицо.
— Конечно. Это традиция. Классическая школа в этом пункте непреклонна, — начал серьезно, а потом весело добавил, — ты можешь купить мне требухи.
— Очень хорошо, — рассмеялась я, — согласна.
Тут я опять повернулась к нему спиной и начала говорить, и говорила очень долго, больше часа, может, двух, звучал только мой голос, иногда что-то вставлял он. Я рассказала Родриго то, что никогда никому не рассказывала, я раскрыла все секреты, которые хранила много лет, они легко слетали с моего языка, попадая в воздух, как мыльные пузыри. Я чувствовала себя с каждой фразой все легче. Я сняла свои туфли па каблуках и покачивала их на пальцах ног, временами поднимая ноги, чтобы посмотреть на них; сгибала колени, снова выпрямляла, одна туфля упала, я ее не подняла, другая еще оставалась на ноге. От прикосновения к капроновым чулкам ощущение было приятное, теплое, какое-то радостное. Мне нравились мои ноги, я не хотела видеть на них морщины, так что я расправила капрон пальцами, очень нежно — сверху вниз и обратно. В какой-то момент я чувствовала, что мое поведение стало несколько фривольным для такого серьезного разговора, как наш, остановилась, повернулась немного, чтобы посмотреть на Родриго, а он улыбнулся мне глазами, и тут ноги сами подняли меня. Я продолжала подтягивать чулки, не говоря ни слова, поднимая по очереди сначала левую, потом правую ногу, потом левую, потом обе вместе, сняв и вторую туфлю. А потом у меня больше не осталось ничего, о чем можно было бы рассказать.
