Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Оставайся здесь, — прошептал Том и двинулся в направлении света. Он шел быстро и бесшумно, пригнувшись, почти бегом. Я стояла сгорбившись, пытаясь заставить успокоиться мое скачущее сердце, пытаясь ни о чем не думать. Вскоре Том скрылся из виду.
Казалось, через вечность, но вернее всего, минут через пять я услышала, как он позвал меня. Его голос был не такой, как всегда. Я замешкалась, и Том позвал вновь:
— Энди, иди сюда!
Я поспешила на его сдавленный голос и выбежала на поляну из-под укрытия черного леса.
Она была большой, возможно, как четыре футбольных поля. В центре размещалась куча проржавевших жестяных лачуг, прислонившихся одна к другой. Тяжелые машины стояли тут же, поросшие до колес бурьяном и выглядевшие как чудовищные панцири доисторических насекомых. Там были один или два грузовика-цистерны без колес, явно давно не используемые, и большая дощатая хижина, открытая с одной стороны, где были свалены в кучу мотки проволоки, старые покрышки, инструменты и промокшие развалившиеся картонные коробки. Белый песок, задушенный бурьяном, покрывал просеку, через которую, скрываясь из виду среди деревьев с обеих сторон поляны, пролегала подъездная железнодорожная ветка. Только железная дорога выглядела годной для использования или даже используемой: рельсы не проржавели, а мягко блестели, будто были отполированы, что говорило о движении по ним. Поляну окружал неровный ряд дешевых фонарей белого света. Я подумала, что это, должно быть, ртутные лампы. Полное отсутствие людей и каких бы то ни было следов говорило о том, что никто не был здесь в течение долгого времени. Если и были следы шин на песке рабочего склада, то они стерлись в течение месяцев дождей, ветра и солнца.
Вначале Тома я не увидела, но услышала, как он опять позвал меня, и наконец заметила маленькую фигурку в самом конце просеки за лачугами и оборудованием, отчасти скрывавшими его. Я пошла по рельсам в том направлении. Ветка там и заканчивалась. Я увидела, что рельсы обрываются, раньше, чем подошла к самому краю, и больше не могла заставить себя двинуться.
В конце железной дороги, освещенные белым светом еще одного ряда рабочих ламп, располагались четыре огромных квадратных бетонных бассейна. Вокруг них простирался черный, древний и безмолвный лес. За ними рельсы возобновлялись и убегали дальше на восток. К Козьему ручью и реке Биг Сильвер. Ночь была абсолютно спокойной и тихой, но бассейны спокойны не были. Они были заполнены ужасной, непрозрачной, зелено-белой жидкостью, дым и пар висели над ними так густо, что я не могла хорошенько разглядеть поверхность, но я видела, что жидкость находилась в движении сама по себе — ветра не было. Она корчилась, пузырилась, чавкала. Слышались свист, шипение и бурление. Когда пары рассеялись и на мгновение поверхность одного бассейна мелькнула четко, я смогла увидеть, что глубоко внизу, далеко внизу бассейны были жуткого, пылающего голубого цвета.
На онемевших, спотыкающихся ногах я подошла к Тому.
— Что это? — прошептала я, зная, что вижу ужас, но не в силах назвать его. — Бога ради, что это такое?
— Фильтрационные резервуары. — Голос Тома был высоким жутким рычанием зверя, готового к нападению. — Фильтрационные резервуары, охладительные бассейны, как там еще, все для ядерных отходов. Я видел еще двадцать шесть таких там, на заводе, на прошлой неделе; я бывал там в течение двух недель на разведке. Двадцать шесть точно таких, как эти четыре, только те они содержат очищенными. Те не… бурлят. И не светятся. Нет ничего удивительного, что они показывают хорошие результаты анализов. Это… Это… значит, сюда они сливают все самое опасное. По-настоящему опасное. Анализы чего, сделанные тайно, показывают плутоний, стронций и Бог знает что еще. То, что убивает. То, что портит их милые сообщения для прессы. То, что я взял на анализ из Козьего ручья. Сюда, в верховья, в поместье „Королевский дуб", они выливают отработанную воду и больше, чем воду, клянусь моей жизнью. Клянусь, если мы поищем, то найдем поля резервуаров для осадков и солей, бассейны, куда они сбрасывают реактивное оборудование, инструменты и одежду, а может быть, даже облученное топливо и стержни реакторов… Форд сказал, что именно они заставляют воду светиться, эти самые стержни.
Том резко повернулся ко мне лицом, и я увидела, что его глаза были совершенно безумными и невидящими. Я понимала, что не меня он видит этими глазами.
— Они не занимаются здесь лесозаготовками. — Голос Тома был ужасен. — Эта железнодорожная ветка, желобы для живицы, цистерны — они свозили все это по ночам, может быть, даже днем Бог знает как долго. Смотри, видишь эту вторую ветку? Она не выходит к основной линии, можешь поспорить на свой зад. Она идет через ручей и реку прямо к заводу „Биг Сильвер". Они могут вывозить сюда в цистернах все это дерьмо прямым путем, и никто, черт возьми, не знает, что они это делают, потому что никто никогда не ходит сюда. На что угодно спорю, ни одного бревна и ни одной капли живицы не было вывезено отсюда в течение одному Богу известно какого времени.
Том задыхаясь умолк. Огромное, удушающее, безнадежное горе залило меня, затопляющая, бессильная ярость. Я вновь увидела маленькую стройную козочку и бьющуюся смерть в прекрасном, нежном, зарождающемся утре.
— Как они смеют? — проговорила я тихим дрожащим голосом. — Глупо, глупо, глупо… Как они смеют? Как смеем мы? Посмотри на то, что было нам дано и что мы им позволили сделать… О, как мы посмели? Бог должен был бы убить нас всех за нашу самонадеянную глупость…
— Нет никакого Бога, — сказал Том. — Мы убили саму священность.
Несколько минут мы стояли молча, а потом Том откинул голову назад и закричал:
— Они отравляли Козий ручей прямо из „Королевского дуба", Энди! Прямо из „Королевского дуба"! Господи Боже мой…
Его голос все усиливался и усиливался, и я знала, что мне придется вновь услышать тот ужасный первобытный вой, который я слышала в утро гибели оленя, и что я не смогу на сей раз перенести его. Я обняла Тома, прижала к себе и укачивала его или пыталась это сделать. Его тело в моих руках было негнущимся, как в смерти.
— Нам нужно пойти к Клэю, — говорила я. — Пошли, Том. Пойдем, расскажем Клэю. Он сможет помочь. Он знает, что нужно делать.
— Нет. Нам не нужно ничего рассказывать Клэю. Клэй знает. — Голос Тома не был похож на голос живого человека. — Он знает. Он должен был знать. Это его земля; он не может не знать…
В течение всей своей последующей жизни я помнила только отдельные куски этого ужасного, спотыкающегося пути обратно к Королевскому дубу и безмолвной, медленной, будто ползком, поездки в город, на тихую улицу за тренировочным треном в Старом Пэмбертоне, где Клэй Дэбни построил миниатюрный замок для своей хорошенькой, глупенькой Дэйзи. Когда мы громыхали по длинной подъездной аллее, большой дом был темным, но, подъехав к роскошному подъезду для экипажей, я увидела мерцающий огонек сигареты в сумраке веранды и поняла, что Клэй Дэбни ждал нас. Только тогда я почувствовала, что уже давно тихо и монотонно плачу.
